Подход Хили к этике на все сто процентов оказался таким же скупым, как он и обещал. Он рассмотрел утилитаризм Джереми Бентама, моральный императив Иммануила Канта и современную этическую систему, разработанную гарвардским философом Джоном Роулсом.
Поскольку то, что Хили пытался втиснуть в рамку жалких восьми занятий, на самом деле составляло весьма обширную сферу западной мысли, не вызывает удивления, что не все концы сходились. Как выразился Конор, на лекциях по этике мы напоминали водяных блох, скачущих по глубокому озеру, "не прорывая пленку интеллектуального поверхностного натяжения". Меня лично удивило, что для многих из моих однокурсников этот материал оказался неожиданно новым. Это было заметно по лицам. Можно было прочесть на них недоуменное удивление, когда Хили поднял над головой объемистый том "Теории справедливости" Роулса.
— Не волнуйтесь, — усмехнулся Хили. — Я вас не заставлю все это штудировать, хотя смертельной опасности нет, даже если бы я это и сделал. Просто хочу обратить ваше внимание, что для кого-то эта самая этика и справедливость оказались настолько важны, что он написал про них 600 страниц. И здесь мы не говорим про древних философов. Джон Роулс до сих пор читает лекции.
Джон Лайонс взглянул на книгу и покачал головой. "Ну и ну, — сказал он. — Кое-кто живет совсем в другом мире".
Именно это я и хотел до вас донести. Действительно, Стенфорд давал своим студентам кое-что из философии, политологии и истории. Но дисциплины эти были знанием ради самого знания, а не для того, чтобы понять, что и как производить. Это был совершенно иной мир.
Впрочем, "История американского бизнеса" оказалась именно тем предметом, который особенно ярко высветил характер интеллектуальной мысли в нашей бизнес-школе. Курс читал Давид Фонт. Средних лет, в очках, он был по совместительству членом Института Гувера, "мозгового центра", располагавшегося от нас через улицу. На живых, умело преподнесенных лекциях Фонт продемонстрировал всю волну американского экономического развития, начиная с образования первых, крошечных пуританских предприятий семнадцатого века, пройдя затем по становлению железнодорожной сети после Гражданской войны и закончив появлением глобальных корпораций в период "холодной войны". Две лекции особенно запомнились.
На первой из них Фонт рассмотрел концепцию так называемой пуританской — или протестантской — этики, впервые выдвинутую немецким социологом Максом Вебером. Вебер утверждал, что вера протестантов в Провидение заставляла их особенно усердно трудиться и быть бережливыми, чтобы обогатиться имущественно и тем самым продемонстрировать их принадлежность к богоизбранным и спасенным. Таким образом, говорил Вебер, протестантство сыграло центральную роль в появлении капитализма. Этот тезис получил очень широкое распространение после публикации в 1904-м году его книги, "Протестантская этика и дух капитализма". Но, по словам Фонта, здесь крылась одна проблема.
— Свидетельства истории, — заявил он, — не позволяют подтвердить это утверждение.
Где впервые появился капитализм? В средневековых городах-государствах католической Италии. А например, в Швейцарии, стране как с католическими, так и протестантскими кантонами, вообще не наблюдалось систематической корреляции между уровнем благосостоянии кантона и проповедовавшейся в нем религии.
Вебер, говорил Фонт, ошибался в характере присущей протестантству трудовой этики. "Высоко ценят труд все религии, будь это католицизм, буддизм или ислам. Важный аспект протестантства как такового состоял в том, что это доктрина инакомыслящего меньшинства".
Европейские протестанты семнадцатого и восемнадцатого веков часто подвергались преследованиям. Их пытались исключить из политической жизни, лишали права заниматься той или иной профессией, гнали из университетов. К торговле они обратились вынужденно и, благодаря столь узко сконцентрированной энергии, стали процветать.
История евреев во многом напоминает жизнь протестантов. Лишенные права владеть землей, преследуемые угрозой погромов в Восточной Европе, евреи научились аккумулировать богатство в компактной форме, в частности, в драгоценностях и золоте. В свою очередь, это дало им возможность выступить в роли ростовщиков и заимодавцев. Во многих случаях именно евреи становились наиболее видными банкирами в своем поселке или городе, а в случае семьи Ротшильдов — во всей Европе.
— Эта традиция прочно сохранялась среди евреев даже во времена моей молодости, — продолжал Фонт. Его бабушка с дедушкой, сами восточно-европейские евреи, настаивали, чтобы Фонт выучился на врача или профессора, причем то же самое говорили его друзьям и их родители. — Лишь многими годами позже я понял, что такая позиция пришла к нам прямо со старой родины. Если держать богатство в голове, его никто у вас не отберет.