Может быть, за неделю до смерти мама отдала мне тетрадь с короткими записями и, как всегда, строго-настрого наказала: «Ты отдай это Кате. Пусть она прочитает и сохранит. Это ей надо знать». Катя — моя любимая дочка, мамина внучка. Мама не ведала, что Катя будет жить в другой стране, а страну дедушек с бабушками объявят дурным сном, память о войне предадут глумлению. Слава Богу, что мама этого не узнала.
Вот еще одна запись из маминой тетради:
«В конце сентября 1941 года тресту «Ленлес», управляющим которого был мой муж Александр Иванович Горышин, было предложено эвакуироваться в Тихвин, чтобы оттуда снабжать Ленинград топливом. Дом наш на Большой Московской к этому времени разбомбили, и мы жили в тресте (угол Невского и Мойки).
Сотрудники треста и несколько членов семей на двух грузовых машинах поехали на Ладожское озеро. Перевезти трест через озеро должен был буксирный пароход «Орел». Дни стояли короткие, темнело рано, зажигать фары было нельзя, и мы в темноте, в сутолоке машин и пешеходов направились в указанное для переправы место.
События тогда менялись не в течение дней, а в течение часов. Свернув с наезженной дороги согласно заранее составленному плану, мы чуть не попали к фашистам. Это было где-то в районе Невской Дубровки. Шоферы выбились из сил, и вообще требовалась какая-то передышка, физическая и моральная. Путаясь по малоезженым дорогам, мы натолкнулись на деревушку и решили сделать привал. Стреляли со всех сторон. Где наши, где немцы, ничего нельзя было понять. В деревушке не осталось ни единого человека, окна все выбиты, мы сбились на полу избы и согревались друг о дружку. Вдруг вблизи раздались какие-то необычайные звуки. Мы выбежали на улицу. Над деревней шел воздушный бой. Страшная и незабываемая картина!
С рассветом удалось добраться до озера, но подъехать близко к нему не было никакой возможности. Деревянную, наспех сколоченную пристань бесконечно бомбили. Водолазы под градом бомб и пулеметных очередей с вражеских самолетов вытаскивали мешки с мукой, так как накануне близ пристани потопили баржу с мукой.
В какие-то короткие передышки между бомбежками наши мужчины старались проникнуть на пристань, чтобы разыскать «Орел», предъявить соответствующие документы и погрузиться на него. Никакого «Орла» обнаружить не удавалось. Грузилась в самоходную баржу Военно-медицинская академия; к несчастью, как стало известно позже, ей не удалось достичь противоположного берега; многие погибли под бомбами.
Трое суток мы, почти обезумевшие, боясь потерять друг друга, прятались в жидком болотистом лесу, прилегающем к пристани. На третью ночь сгустился такой туман, что стало ничего не видно в двух шагах. Бомбежка прекратилась, и «Орел» наконец отыскался. Это был маленький буксирный пароходик, на котором заплат было больше, чем живого места. Как-то нас покидали с пристани на «Орел». К этому работяге еще прицепили тяжелую баржу, и в кромешной тьме мы отчалили от пристани. Очевидно для нашего ободрения нам сказали, что буксир будут сопровождать две канонерки, но, увы, увидеть их нам не пришлось... Ладога разбушевалась до такой степени, что устоять или хотя бы усидеть не было никакой возможности. Можно было только к чему-то прижаться и за что-то ухватиться. Я, в силу своей профессиональной обязанности (я врач), как-то держалась на ногах и оказывала посильную помощь нуждающимся в ней.