Поверить не могу, что пришлось произнести вслух эту отменную чушь!
– Вам неинтересно? – усмехнулся он.
– Полагаю, вы уже обо всем договорились с господином Артиссом.
Следовало назвать его папой, но язык не повернулся.
– Соглашение еще не подписано. Ваш отец будет не против, – с утвердительной интонацией объявил он.
Очевидно, что, приглашая меня присесть в знакомое неудобное кресло, отец Ивонны буквально наступил себе на горло. Однако темному магу, судя всему, никто ни в чем не отказывал.
– Это юридические бумаги, – вытаскивая из папки копию договора, высокомерно пояснил секретарь.
– Хотите сказать, что в них нет картинок? – с невинным видом уточнила я, принимая всего-то два жалких исписанных листика, и чуть не спросила, где остальное. Видимо, вторая страница и была остальным.
– Все в порядке? – любезно уточнил Фостен.
– Не знаю, – отозвалась я с улыбкой прелестной дурочки. – Я еще не начала читать.
Договор был краток и понятен, без особых хитрых условий, подписанных меленькими буковками в сносках. Пункт о том, что после кончины супруги ее приданое передается детям или возвращается отцу, тоже имелся. Сумму ежемесячного содержания вписать не забыли. Признаться, никогда не думала, что буду получать зарплату за замужество.
– У меня появился вопрос, – произнесла я, не поднимая взгляда от бумаг.
– Незнакомое слово? – уточнил Фостен.
– Сколько я буду получать на расходы через десять лет?
В кабинете воцарилась такая дивная тишина, что стало слышно, как в стекло бьется муха.
– Понимаете, здесь написана сумма содержания… – Я посмотрела на отца Ивонны. – Она будет как-то увеличиваться?
Как ни странно, он выглядел озадаченным.
– На сколько? – внезапно спросил Фостен.
– На двадцать в год, – уронила я.
– Варьятов? – тихо уточнил секретарь.
– Процентов, – поправила я. – Булавки и шпильки дорожают с немыслимой скоростью.
– Не дорожают, – буркнул секретарь.
– Покупаете женские булавки и шпильки? – небрежно уточнила я и бросила на него насмешливый взгляд.
Он внезапно насупился и поджал губы. Надо же, какой обидчивый!
– Господин Мейн, думаю, нас устроят три процента, – вступил в разговор отец Ивонны, видимо, ломавший голову, как бы себя не посрамить и интересы дочери учесть.
– Нет, три процента по сравнению с ничем, конечно, лучше, – я поерзала на стуле, – но двадцать мне нравятся больше.
– Договорились, – резковато проговорил мой будущий муж и, не сводя почти прозрачных глаз, протянул ручку: – Исправьте этот пункт.
И рада бы, но имелась проблема. Ивонна подарила мне возможность свободно изъясняться и читать, но писала я по-прежнему своим почерком, да еще нещадно путаясь. Внезапно выяснилось, что умение складывать буквы в слова не помогает чистописанию.
– Думаю, у вас лучше получится внести правки, – скромно улыбнулась я. – Вдруг я что-нибудь напутаю?
– Например? – хмыкнул он и кивком приказал секретарю передать еще одну копию брачного соглашения.
– Напишу больше процентов, – предположила я.
Пряча усмешку, Фостен по-простому подвинулся к столу и начал быстро вносить исправления. Золотое перо легко скользило по бумаге.
– Проверяйте, – закончив, кивнул он.
Документ удивительным образом преображался. Строчки пришли в движение, слова менялись местами: одни сдвигались, пробел занимали другие. Не хватало только характерного клацанья печатной машинки, но звуковое сопровождение я прекрасно додумала сама.
Теперь в спорном пункте мелким твердым почерком были вписаны проценты. Ровно двадцать.
– Все в порядке? – спросил он.
Я только дернула плечом.
Фостен поставил в конце договора подпись и закрыл ручку колпачком. На моей копии появился крупный витиеватый росчерк. Захочешь – не подделаешь.
С непроницаемым видом секретарь протянул хозяину небольшую черную шкатулку. Оказалось, что в ней хранилась печать. От оттиска, оставленного на бумаге, в разные стороны брызнул зеленоватый свет. Видимо, вещица была магическая, как и многое в этом новом, пока неизведанном для меня мире.
Обед прошел напряженно. Младшего Артисса с будущим родственником знакомить не планировали и запретили спускаться на первый этаж. Однако страшный колдун о мальчике не спросил.
Единственный за столом, кто действительно насладился трапезой, был секретарь. Ел он, не стесняясь хорошего аппетита, словно заправлялся на ближайший год и при смене блюд каждую фарфоровую тарелку провожал с печалью на худом носатом лице. Как от сердца этот фарфор отрывал.
– Красивый сервиз, – пробормотал он, случайно перехватив мой заинтересованный взгляд, и снова насупился, что, впрочем, ему никак не помешало слопать десерт.