Крис все еще в больнице. Я больше не приезжаю туда и тем более ничего не спрашиваю у Элизы, но из обрывков их разговоров с Томасом, знаю, что Шистад в сознании и уже несколько дней мучается от ломки.
Честно говоря, я не помню сколько дней прошло с моего визита, потому что время превращается в вязкий комок, застрявший в горле. Я всё пытаюсь его проглотить, но ничего не выходит. Ко всему этому подмешивается неизвестность. Я хочу увидеть Эмили, услышать её голос, убедиться, что все в порядке, но по правде ничего не может быть в порядке. Она сама никак не связалась со мной, и это плохой знак. Поэтому я варюсь в неизвестности словно в адском котле.
Пару раз я порываюсь к телефону, чтобы позвонить Элиоту, но тут же отказываюсь от этой затеи, будто внутри есть что-то сдерживающее от необдуманных поступков. Возможно, это всего лишь глупая, наивная надежда. На что? Я и сама не знаю, а может и знаю, но боюсь признаться даже мысленно.
Вместо всего этого я просто лежу, наблюдая, как переливаются огни на рождественской ели. Элиза и Томас уехали, поэтому позволяю себе перебраться в гостиную для смены обстановки. Дерево выглядит до жути нелепо со всей этой праздничной мишурой и сияющими игрушками, оно прекрасно вписывается в интерьер дома, но не в интерьер жизни. Сейчас только четыре часа, но за окном уже стемнело — быстро вечереет — и единственным источником света служат мигающие лампочки на ёлке. От их пульсирования болят глаза, но даже прикрывая веки, все равно вижу, как они загораются и тухнут.
Тоффи сидит на ковре и уже некоторое время не издает ни звука — уснул. Его тихое умиротворение вызывает чувство зависти. Я опускаю руку и легонько глажу его вьющуюся шерсть, его тело тёплое и мягкое.
Откинув голову, смотрю на потолок. Во мне живет ожидание. Ожидание чего-то, что должно вот-вот случится, но никак не случается, и это убивает. Мне хочется закричать, что всё идёт не так, как нужно, но я и не знаю, как нужно. Поэтому я просто лежу и жду. Жду, пока мир окончательно развалиться, стеклянный шар лопнет, потому что какой-то неаккуратный ребенок уронил его, пока тряс.
Некоторое время царит тишина, я дрейфую на грани сна и реальности, мое больное сознание не может зацепиться ни за одну мысль, которая не отозвалась бы щемящим чувством пустоты в грудной клетке. Это не покой, а затишье.
Но в одно мгновение оно нарушается — кто-то звонит в дверь. Первоначально я даже не осознаю этого, мне кажется, что звенит в ушах, но Тоффи подскакивает, тут же проснувшись, и бежит к двери.
Я нехотя открываю глаза и приподнимаюсь, от лая собаки в висках простреливает болью, но я всё же встаю и на негнущихся ногах иду к двери. Тоффи скребёт поверхность когтями, поэтому шикаю на него. Стук повторяется, и собака вновь заходится в лае.
— Тише, — прошу я, дёргаю ручку входной двери.
По ту сторону порога стоит картина, которую я не ожидала увидеть ещё некоторое время, хотя втайне надеялась, что увижу.
Это Эмили.
На ней простая белая шапка с помпоном, из-под которой выглядывают непослушные кудри, белая полушубка, в одной руке она держит вязаные варежки, а в другой телефон. Её лицо выпускает в меня клубы пара, но даже сквозь них я вижу её неуверенное выражение и бледную немного осунувшуюся кожу.
Это Эмили и не Эмили одновременно. Не знаю, как такое возможно.
— Можно войти? — спрашивает она, видимо, я слишком долго молчу, уставившись на неё.
— Конечно.
Я отступаю внутрь, пропуская девушку в дом, затем закрываю за ней дверь и оборачиваюсь, наблюдая, как Флоренси стягивает угги и нагибается, чтобы погладить Тоффи, наконец узнавшего её. Моё оцепенение проходит, когда Эмили оборачивается на меня и слабо улыбается знакомой мне дружелюбной полуулыбкой.
Подруга стягивает пальто, вешает его на свободный крючок, кладет варежки в шапку и оставляет на тумбочке. Я в это время не знаю куда себя деть и просто стою, прикусив губу. Тоффи крутится в ногах Эмили словно котёнок, ожидая, пока девушка его приласкает. Теперь, когда Флоренси сняла несколько слоев одежды, я замечаю, что волосы её потускнели и лицо слегка похудело, но, возможно, мне только кажется.
— Хочешь чай? — отмираю я, когда Эмили полностью обращается ко мне, одарив выжидающим взглядом. В ней произошла какая-то перемена, которую я не могу уловить, и это напрягает меня, заставляя обращаться с ней осторожнее. Чувство вины при виде девушки почти затапливает с головой, но не позволяю этим уничижительным мыслям овладеть разумом, по крайней мере не сейчас.
— Да, — кивает она, проходя вслед за мной на кухню.
— Извини, что я без предупреждения, — говорит Эмили, присев на место за барной стойкой. — Не была уверена, что всё-таки решусь.
— Всё в порядке, — рассеянно отвечаю я, доставая кружки и насыпаю в одну «Апельсиновый рай», а в другую — растворимый кофе.
Мы утопаем в тишине. Я никак не решусь повернуться и посмотреть подруге в глаза, а она по-видимому ожидает моего шага навстречу. Молчание длится до тех пор, пока чайник не начинает свистеть. Я завариваю горячие напитки и ставлю одну из чашечек перед Эмили.
— Спасибо, — говорит она, спрятав ту самую надоедливую прядь за ухо.
Её настороженный тон вызывает во мне волну сомнения, но я позволяю себе плыть по течению и начать разговор с наименее острых углов.
— Как дела? — хотя вряд ли это можно назвать попыткой начать разговор, скорее иллюзия нормальности.
— Я в порядке, — неуверенно говорит Флоренси, но затем быстро выдыхает и кивает головой словно в знак подтверждения собственных слов. — Всё нормально.
— Хорошо, — также киваю, не знаю, как же подступиться к девушке. Как быстро всё меняется.
Вновь повисает молчание, во время которого я беру кружку с чёрными кофе и вдыхаю его терпкий аромат. Так пахнет Шистад.
— На самом деле не так уж и в порядке,— на выдохе произносит Флоренси, она опускает глаза и водит пальцев по обручу кружки. — Всё совсем не в порядке.
— Я знаю, — тихо произношу я, взглянув на её лицо, кажущееся жёлтым в свете кухонных ламп. — Мне очень жаль.
Эмили поднимает сухие глаза, а в моих скапливает влага. Наверное, это было неизбежным, но меня прорывает словно плотину после взрыва.
— Мне очень-очень жаль, — говорю я, чувствуя, как горячие слёзы катятся по моему лицу, — мне жаль, что я не уберегла тебя. Это всё моя вина. Я должна была рассказать раньше тебе о том, кто такой Бодвар, чтобы этого всего никогда не случилось. Нужно было признаться Крису и Элиоту. Я струсила, и это просто отвратительно. Пожалуйста, прости меня.
Я плачу, слёзы капают в кружку с кофе, когда наклоняюсь немного вперёд. Дышать становится сложнее — нос заложило, поэтому я шмыгаю и приоткрываю рот, позволяя рыданием выйти наружу вместе с облаком вины и отчаяния. Всё это томилось во мне и теперь выходит при первой возможности.
— Ева, — тёплая рука Эмили обхватывает мою дрожащую кисть, — Ева.
Я поднимаю на неё мутный взгляд, но не могу долго смотреть на её исхудавшее лицо, зная, что это последствия моей нерешительности.
— Ева, — в который раз зовет подруга, — ты не виновата.
Она говорит это, чтобы утешить, но я прекрасно осознаю груз ответственности, и всё, что произошло — результат моих поступков.
— Скажи мне, что произошло тогда, — прошу я, вцепившись в её запястье. Мне нужно развеять хотя бы долю неуверенности.
— Ева, — девушка в ответ обхватывает меня и немного сжимает мои пальцы, побуждая вновь взглянуть на неё. — Ничего не было. Слышишь? Ничего не было.
— Но…
— Он хотел, но Крис успел. Ничего не было.
Несколько секунд сквозь слёзы смотрю на грустное лицо Эмили — уголки губ опущены и глаза скользят по моему лицу. Я разжимаю руку, выпуская ладонь Эмили из тисков, но не отпускаю её запястья — прикосновение успокаивает.
— Бодвар ударил меня, но Крис ворвался до этого, как он успел сделать что-то отвратительное, — произносит Флоренси, поджав губы, в её глазах мелькает искра праведного гнева, я наконец понимаю, что за перемена произошла в ней. Она стала жёстче, более приземлённой, что ли, и это скорее плюс, чем минус, но ситуация, которая закалила девушку, вызывает мерзкие мурашки на коже.