– Он ко мне приставал, – наябедничала Ерохина. – Ручищи свои распускал.
– Степан, – сдерживая смех, напустил суровости Зотов. Ревности он не испытывал, случившееся в бане потускнело и отдалилось, укрывшись в самых теплых уголочках души. Никто никому ничего не должен, и никаких прав у него на девушку нет. Не было обещаний, не было клятв, просто в ту ночь они были друг другу нужны. И никаких иллюзий.
– Я согреться хотел, чай не июль месяц, ревматизм разыгрался, а она с дуру подумала, невинности лишить я ее восхотел. Больно мне надо! У меня баб, как у дурака фантиков. Тем более красивых.
– А я не красивая? – вспыхнула Анька.
– На любителя, – утешил Степан и поспешил сменить тему. – Раз убивца споймали, теперь, значит, тю-тю, улетите, Виктор Палыч, бросите нас?
В землянке повисла напряженная тишина.
– Как же, дождешься, улетит он, – нарушил молчание Решетов.
– Нет, Степан, и не надейся, еще помучаю и вас и себя, – объявил Зотов.
– А чего так? – скрыл радость Шестаков.
– Остались нюансы.
– Чего?
– Дела. Нужно по Колькиной наводке в Глинное смотаться, туда и обратно.
Колька Воробьев горделиво приосанился.
– Что за наводка? – удивился Решетов.
– У Твердовского в Глинном женщина была. Вдруг подкинет мыслишек.
– Пф, – Решетов фыркнул. – Заняться тебе больше нечем?
– А может ну его нахер, Глинное это? – состроил жалостливое личико Шестаков. – Сколько по лесам маемся? Отдохнуть бы. Баньку организуем, отоспимся, горяченького, наконец, поедим, обмундировку заштопаем, а то оборванцы, стыдно смотреть. Чистая шайка-лейка. Меня давеча старичок благообразненький спрашивал, не атамана ли Куницына я вестовой, шалила тут банда в Гражданскую, вот ему и причудилось, больно обликом схож. Лошади и той роздых нужон, а тут свой, советский военнослужащий. Чай не старый режим. Надсадимся, кто Родину защищать будет? Колька Воробей, нет его свирепей?
Колька вспыхнул и сжал кулаки, Зотов жестом успокоил пацана и задумался. Неудержимо тянуло отдохнуть, казалось, положи голову на подушку и провалишься в сон на несколько суток, восполняя иссушающий, хронический недосып. А потом есть до отвала, хорошо бы наваристых щей и жареной картошки со свининой, луком и шкварками, и чтобы поджарок хрустящих побольше. И стакан холодного молока. А потом опять спать, спать без снов и ожидания, что какая-нибудь сволочь растормошит. Ну хорошо, так и сделаем… после войны. Зотов поднял запавшие глаза и сказал:
– Идем в Глинное.
– Я так и хотел, – покорился Степан.
– Далось тебе! – Решетов звучно хлопнул по бедрам. – Думал ты со мной, обеспечивать охрану совета.
– Когда уходишь?
– Через час – через два, нищему собраться, только подпоясаться. Мне лишние глаза и руки позарез как нужны.
– Виктор Палыч! – тут же заныл Воробьев.
– Ну?
– Можно мне с товарищем капитаном? Пожалуйста! – глазки умоляющие, как у проголодавшегося щенка.
– Ты на колени пади, – любезно подсказал Шестаков.
– Виктор Палыч! Отпустите.
– Да легко, – Зотов не стал безжалостно топтать мальчишеские мечты. Чего уж там, заслужил, пускай порадуется пацан. – Возьмешь бойца, Никит?
Решетов внимательно посмотрел на замершего Кольку и улыбнулся краешком рта.
– Я только за. Мне и так Марков четверых навязал. Я сначала взъерепенился, говорю: «Федрыч, ты знаешь, я в группу чужих не беру.» А он уперся, руками машет, приказывает, ну я и смирился. А Колька свой в доску парень! Не глядя беру!
Кто из них тогда знал, что судьба уже вынесла свой приговор?
С опушки Глинное просматривалось в оба конца. Село на три десятка дворов надежно укрылось среди дремучих брянских лесов, связанное с обжитыми местами единственной грунтовкой на Навлю, весной и осенью превращающуюся в непроходимую, грязную хлябь. Черные крыши дыбились вдоль единственной улицы растрепанными вороньими гнездами. У колодца набирала воду баба в цветастом платке, побрехивали собаки, несколько пацанят удили рыбу в узкой, мутной реке, грязная коза воровски хрумкала молоденькие яблоневые листы. В середине села крестами в небо вознеслась трехглавая деревянная церковь. Сельская пастораль. Немецкого присутствия не наблюдалось. Оно и понятно, немцам тут делать нечего.
– Который дом? – прошептал лежащий рядом Шестаков.
– А я знаю? – удивился Зотов, пытаясь выскрести набившуюся за шиворот сухую хвою. – Колька сказал: Антонина Лазарева, без адреса. Кто у нас местный?