Выбрать главу

– Узнаете? – он развернул документ перед Марковым.

Командир побледнел.

– Час от часу не легче. Ой, полетит моя голова!

– И не только ваша, – успокоил Зотов, извлекая из коробки фотографию. Со снимка смотрела улыбчивая женщина средних лет, с кудрявыми волосами, и пускай не очень красивым, но милым лицом. На обороте подпись: «Москва, 1939 г». Фото обгорело по правому нижнему углу, словно его спасли из огня. Или хотели сжечь, но опомнились. Неужели те самые личные вещи, которых так не хватало при первичном обыске? Жена? Любовница? Сестра? Подруга по переписке? Первая учительница?

– Михаил Федорович, почта в отряде налажена?

– Налажена, – кивнул Марков. – Начиная с декабря, каждым самолетом письма переправляли!

–Аверин писал кому-нибудь?

– Точно нет, я бы помнил, все письма через меня и Олега Ивановича шли, – Марков наморщил лоб. – Он вроде говорил, нет у него никого, всех фашисты побили. Врал?

– Понятия не имею, – Зотов отложил фотографию лицом вниз. От взгляда незнакомой женщины стало не по себе. В коробке с сокровищами осталась последняя вещь - истрепанная записная книжка. Кончики пальцев уколол электрический ток. Фотографии, деньги и документы - лишь мишура, кусочки в мозаике, затейливый шифр без ключа. Он раскрыл книжку, исписанную мелким убористым почерком, на первой странице и увидел многократно обведенное чернилами слово:

Дневник

и дальше что-то вроде предисловия:

Дневник вести нельзя, так нас учили в ЦШ. Дневник - прямой путь к провалу, неопровержимая улика, нарушение всех правил конспиративной работы. Я, майор госбезопасности Аверин А.С., находясь в здравом уме и твердой памяти, знаю это и готов к последствиям. Иначе нельзя. Для меня это единственная возможность не сойти с ума и попытаться доказать свою невиновность , когда время придет.

Судя по прыгающему, неровному почерку и разводам чернил, писал очень взволнованный человек. На это указывала и первая запись дневника, написанная уверенным, разборчивым почерком. Судя по всему, предисловие написано позже, чем начат дневник.

1941 19 сентября Решил – буду вести дневник. Для потомков, пусть знают, как мы боролись с врагом. Почему начал сегодня? Сегодня в город вошли немцы, Красная Армия отступила с боями. Отчетливо слышна канонада, за Днепр летят сотни самолетов с крестами, дрожит под ногами земля. Нелюди в серых мундирах повсюду – на Крещатике, на набережной, у театра оперы и балета, на Артема и на Тараса Шевченко. Несколько сотен предателей встречали оккупантов хлебом , солью и колокольным звоном. Их время придет , поквитаемся. Город разом потускнел, увял, потерял цвета. Впечатление огромного кладбища. Люди прячутся. Всюду сытые, довольные немецкие рожи. Думают победили. Ничего, хлебнут крови. Завтра 20е, день нашей мести. Мы не сдадимся! 20 сентября Свершилось! Первый удар по врагу нанесен…

Зотов читал, погружаясь в трясину крови, ужаса и предательства. От надежды на скорую победу к полному разочарованию и помешательству. Редкие, пронзительные в своем содержании записи. Постепенно примешивающиеся нотки безумия. Смерть, отчаяние и животный ужас, потеками сочащиеся с пожелтевших страниц. Ближе к середине появились цитаты из Библии. Коммунист и подпольщик надломился в определенный момент. Отчеты о боевых операциях сменялись сценами из жизни города: виселицами, массовыми расстрелами, голодом. Тяжелая поступь нового немецкого порядка. Двадцать две страницы кошмара, с первого дня оккупации до прихода в лагерь партизанского отряда «За Родину». Между этими событиями три страшных месяца. Боль и немыслимые душевные муки. Запятнанная совесть, сводящая человека с ума. Дневник, как единственный якорь, удерживающий Аркадия Аверина от падения в бездну.

Зотов рванул душащий воротник, воздуха не хватало. Он не заметил, как полетели оторванные с мясом пуговицы. Марков сидел, не в силах нарушить молчание, и не понимал, что происходит.

Последняя запись после долгого перерыва, 1942 год: