– Километров на семь! – ахнул Марков. – Ты в своем уме, Ерохина? Еремеев донесениев в срочности ждет, а ты? Я тебе приказываю, Ерохина, ты у меня…
– Ну ладно, Михаил Федырч, не кипятись, – смилостивилась Анна, пряча бесовской взгляд. – Иду к Ереемееву.
– Во, а то развела тут, понимаешь, приказов не выполняешь и товарища Зотова задержала, – нравоучительно покряхтел командир.
– Больше не повторится! – бодро соврала Ерохина – Всего наилучшего, товарищ Зотов, авось еще свидимся! – и разведчица пошла восвояси, маняще покачивая широкими бедрами.
Зотов сглотнул и дал отмашку Шестакову, крохотный отряд отправился на первое боевое задание. Следом увязалась пара проклятых собак, но дальше границы лагеря псы не пошли, погавкали для порядка и уселись под деревом, потешно вывесив языки. Одна аж облизнулась. Миновали посты, затихли голоса и бряканье котелков, Шестаков уверенно свернул в непролазную чащу. Карпин за ним. Зотов, следуя примеру лейтенанта, перекинул автомат через шею и свесил на грудь, так проще всего вскинуть оружие. Солнце зацепилось краем за облако и померкло, лес разом нахмурился, растеряв большую часть своей красоты. Подлесок из лещины и можжевельника превратил путь в непроходимые джунгли. Чувствуешь себя первопроходцем в дебрях Южной Америки, не хватает разве бабуинов и рыка пантер. Могучие стволы густо заросли трутовиком и лишайником, неопрятными клочьями, опускающимся до самой земли. Перекликались и щебетали птахи, где-то далеко завела унылый отсчет невидимая кукушка. Интересно, сколько человек из группы, в этот момент задали птице сокровенный вопрос? Зотов воздержался. Спросишь, а она кукукнет раз и заткнется, подлая тварь, всегда этого боялся, а в военное время тем более.
Зотов поравнялся с Шестаковым и спросил:
– Что за птица эта Анна Ерохина?
– Пондравилась? – хитро прищурился Степан.
– А я вообще охочий до баб, – отшутился Зотов. – Рассказывай давай, не томи.
– Хорошая девка, – Шестаков наморщил лоб. – Выскочка, каких мало, и торопыга, но своя в доску, до последнего вздоха. С осени партизанит, родных у ней толи побили, толи угнали в неметчину. Сама с Воронежа, а может с Орла, толком не знаю, секретность, мать ее так. Смелая, удержу нет, завсегда поперед батьки в самое пекло. Ценят ее шибко у нас. Мужиков не подпускает, привередливая стерва. Сашка Демин по первости клеился к ней, он бедовый, еще до войны всех девок в губернии перепортил, так она его поленом по башке приласкала, сразу отстал. А вы спытайте удачу, начальству может и даст.
– Старый я, – отмахнулся Зотов.
– Ага, старый, – усмехнулся Степан. – Анька одно время к Решетову присохла, он мужик видный, в группу просилась к нему, а он ни в какую. Бабам не доверяет и правильно делает, косы длинные, языки-помело. Смекаю, боялся, в группе свары из-за юбки начнутся.
– Степан, а почему она назвала тебя «Коровья погибель»? – неудержался Зотов.
– Шуткует лахудра, – Шестаков поморщился, как от зубной боли. – То дело прошлое, быльем поросло.
– Ну спасибо за информацию, – Зотов сбавил шаг, подождал пока Шестаков отойдет и поманил Воробья.
– Рассказывай про Горшукова. Только тихонечко, шепотом.
– А чего говорить? – растерялся Колька. – С одной деревни мы, Валька старше меня, защищал завсегда.
– Было от кого?
– Сосед, Митька Бобылев, проходу мне не давал, – признался Воробей. – Он, знаете, какой сильный! Как со двора выйду, он меня и отлупит, гад. Прямо фашист. А Валька однажды мимо шел, увидел да и накостылял этому гаду. С тех пор и сдружились. Мамке моей он, знаете, как понравился? Она у меня доярка заслуженная, грамоту имеет и в людях разбирается.
Под ногами мягко пружинила моховая подстилка, оставляя наполненные влагой, быстро затягивающиеся следы.
– С матерью ясно, а батька у тебя кто? – поинтересовался Зотов.
– Батьки нет, – сказал Колька будничным тоном. – Он у меня геройский был, с австрияками в империалистическую дрался, в гражданскую белых бил, Перекоп брал. Стал первым председателем нашенского колхоза. А в двадцать восьмом папку убили, я родился через два месяца.
– Как это случилось?
– Вражины убили, – Колька подобрался зверенышем, и Зотову показалось, что мальчишка глянул на Шестакова. – Бандиты подстерегли, когда он по темноте с телятника возвертался. Схватили, к амбару гвоздями приколотили, брюхо вспороли, а внутря напихали соломы и льда. С ним брательник старший мой ехал, Мишка, ему тогда шесть годков было, увязался с отцом, проткнули вилами Мишку. Когда сторож отца нашел, тот живой еще был, бормотал что-то, очень батя сильный был человек. Повезли в больницу, в райцентр, да по дороге и помер.