– Это начальник особого отдела отряда старший лейтенант Твердовский, – хмурясь сообщил Марков.
– Да мне хоть папа римский! – расхорохорился Волжин, но пыл поубавил, понял что вляпался, с особым отделом шуточки плохи.
– Ты знаешь что, Олег Иваныч, – Марков приобнял особиста за худые плечи. – Надо миром решить, недосуг мне сейчас. Прости парня, погорячился он, молодой.
– Жду извинений, – гордо вздернул подбородок особист.
– Не буду, – Волжин вызывающе фыркнул. – Пусть этот фраер меня не пугает, пуганые мы. Сам виноват, пусть теперь девку обиженную не корчит. Будет ерепениться, по–другому поговорим! Трибунал он выдумал, так мы не на фронте, он мне не указ! – и позволил Карпину увлечь себя в землянку. Через мгновение оттуда послышались звон кружек и нестройное пение.
– Как же так, Олег Иванович? – укоризненно спросил Марков. – Вот товарищ Зотов из Центра, что он подумает?
– Что нужно следить за моральным обликом советских разведчиков, – отчеканил Твердовский.
– Вы его простите, дурака, – попросил Зотов. – Мы три дня по лесам, всякого навидались.
– Да чего уж там, – особист неожиданно улыбнулся. – Что было прошло. У вас как со временем, товарищ Зотов? Хотел пообщаться по-нашему, по-свойски. – он многозначительно подмигнул. – Давайте завтра, на свежую голову?
– Согласен, как отосплюсь, сразу к вам, – пообещал Зотов и чуть не упал.
– Оп-оп, потихонечку, – Марков поддержал под локоть и прикрикнул на партизан. – Чего встали, а ну кругом марш, устроили тут театру себе!
Зотов не помнил, как добрался до нар, вроде особист с командиром волокли на себе. Он уснул, едва голова коснулась подушки, провалившись в непроглядную, липкую, затягивающую в себя черноту.
Глава 3
Просыпался дважды, не понимая, что с ним и где он, бессмысленно пялясь в густую темноту, пропитанную запахами пота и грязной одежды. Слушал похрапывание партизанского командира и успокаивался, вновь проваливаясь в расцвеченную несущимися по кругу спиралями бездну. Сон пришел под утро: цветной, выпуклый, ужасающе реальный кошмар. Худенькая женщина в легкомысленном желтеньком платье и двое детей, мальчик и девочка, бежали по бескрайнему, изумрудно-свежему лугу, синему от васильков и белому от ромашек, смыкающемуся на горизонте с нежным, лазоревым небом. Они были счастливы и смеялись. Женщина кружилась, лучась грацией, молодостью и красотой. Зарокотал гром, небо стремительно затянули пепельные, низкие тучи. Тучи налились зловещим багрянцем и вместо освежающего дождя пролились потоком огня. Тьма заклубилась вокруг фигурок женщины и детей, и из чернильной пелены протянулись десятки тощих, когтистых, алчно шарящих рук. Затрещало желтое платье, истошный детский крик резанул по ушам, Зотов неистово завыл: «Светка, Светка!», рванулся на помощь... и очнулся в холодной, сырой полутьме, хватая воздух ртом и разрывая на груди промокшую рубашку.
Он опять не успел. Зотов тяжело задышал и откинулся на жесткую подушку. Светка... Леденящий душу, осязаемый каждой клеточкой тела кошмар преследовал Зотова почти уже год. Одно время он даже перестал спать, превратившись в иссушенную горем, отупевшую мумию. В себя привела угроза отлучения от любимой работы. А еще жажда мести. Зотов крепко запил и только водкой смог притупить невыносимую боль. Водкой и кровью... Со Светкой они познакомились в декабре тридцать четвертого. Спасение «челюскинцев», первые герои Советского Союза, слухи о скором запуске московского метро. Она студентка первого курса, он боевой офицер особого отдела НКВД, повидавший в жизни кучу отборнейшего дерьма. Что у них было общего? Ничего. В киношке крутили «Веселых ребят», Зотов поперся с друзьями и в фойе увидел ее: красивую,невысокую, темноволосую, худощавую, с удивительными карими глазами и самой милой улыбкой на свете. Тот сладкий момент, когда в голове щелкает, и ты понимаешь, что это твой человек. Через минуту Зотов представился, смущаясь, словно подросток и морозя какие-то глупости. Фильм он почти не смотрел. Тот прекрасный вечер навсегда поселился в самых укромных закоулках души. Потом был Новый Год: елка, свечи, теплая печка и пушистый снег за окном. Они вдвоем в крохотной квартирке на втором этаже: она для него, а он для нее. Через два месяц они поженились. Коллеги и знакомые ахнули, как, неужели злюка и затворник Зотов интересуется женщинами! Да не может этого быть! Может-может! Светка подарила ему Оленьку и Дениску. Девочка -копия мать, мальчик - копия батя. Зотов в детях не чаял души, жалея лишь об одном – работа отнимала все время, и дома он бывал наездами и изредка. Светка не жаловалась, терпеливо ожидая мужа из многомесячных командировок и ночуя в госпиталях, когда израненного и искалеченного супруга чуть ли не по частям привозили в Москву. Жена иронично величала это «больничной любовью», пряча слезы, когда за ним вновь хлопала дверь. Светка никогда не знала, вернется он или нет. А он был благодарен ей за терпение, за тихое семейное счастье, за детей, за ночи, полные нежности и тепла. Мысли о Светке и детях помогли выжить под вмороженным в стылое небо солнцем Финляндии и в жаркой Испании, где воздух был пропитан пылью, соляркой и летящим свинцом. Первые ласточки наступавшей войны... В начале лета проклятого сорок первого Светка уехала с детьми к родителям, в Белоруссию. Кто тогда знал? Война застала Зотова в Пскове, меньше тысячи километров от семьи, дорога среди смерти и пламени, которую он так и не смог одолеть. Вечная кровавая рана, повод ненавидеть себя. Оставалась надежда, что Светка и дети надежно укрыты в белорусской деревеньке, затерянной среди лесов и болот. Правда открылась дождливой и слякотной осенью. Тот случай, когда правда совсем не нужна. Из Белоруссии пришла короткая и страшная шифрограмма. Светка пыталась уехать в Москву, но не смогла, немцы наступали стремительно. Она осталась у родителей и какая-то мразь, выслуживаясь перед новым порядком, выдала семью красного командира карателям. Светку изнасиловали и закололи штыками, детей бросили в яму вместе с матерью и закопали живьем. Зотов прочитал текст без всяких эмоций. Из кабинета, где его тактично оставили одного, вышел мгновенно постаревший лет на двадцать человек с волчьей тоской в запавших глазах. Жить не хотелось. Через два месяца он бросил пить и подал рапорт о переводе в четвертое управление НКВД. Террор и диверсии на занятых противником территориях. Лучшая возможность умереть, прихватив как можно больше ублюдков с собой.