Наташка дернула головой, сбрасывая оцепенение и почти ввалилась в комнату, а когда он хотел отшатнуться назад, крепко вцепилась в его руку, не давай отойти. И с огромным удовольствием завопила, правда голос почти сразу же перешел в нечто, больше напоминающее рычание.
— Обломайся. Слышишь?! Обломайся, сукин ты сын, непогрешимый наш параноик, потому что Гуру ко мне не прикоснулся! Он очень хорошо понимает слово НЕТ. Даже не пришлось повторять. Ты понял, Гонза? А ты не понимаешь слова ДА, даже если тебе выжечь его на лбу! Даже если орать в полную глотку на ухо всю ночь напролет! Слышишь? Я…
Только теперь Наташка заметила на его лице разводы, как у индейца, который, вступая на тропу войны, использует боевую раскраску. Поверх щек, посреди лба и на подбородке блестела мокрая кожа, разительно отличаясь от сухой.
Вытянув руку, он вдруг прижал большой палец к Наташкиному лбу, старательно поворачивая по часовой стрелке. Потом наклонился, перевешиваясь через нее, почти прикасаясь, но все же на расстоянии, и захлопнул за ее спиной дверь.
— Что это? — спросила Наташка, не отводя глаз от его раскрашенного лица. В полумраке, благодаря свечам он казался загоревшим на солнце, что не являлось правдой.
Он снова протянул руку, и сильно нажимая пальцем, оставил на ее губах след. Наташка непроизвольно облизнулась — что-то соленое, будто подушечки его пальцев смочены морской водой.
Кстати, чего она?..
— Ты слышал, что я…
Он вдруг очень быстро прижал палец к губам.
— Тс-с-с… Ты когда-нибудь молчишь?
Наташка вдруг поняла, что он проводил пальцами по ее коже не просто так — он рисовал на ней узор, похожий на тот, что украшал его собственное лицо, или по крайней мере, начал рисовать, и кстати, на его коже рисунок продолжался, спускался ниже, расходясь как круги по воде. На груди — неровные кольца, на ребрах — волны.
Не успела она толком рассмотреть, что нарисовано на животе, как голову обхватили его руки, а потом Гонза наклонился и поцеловал ее, очень глубоко и основательно, и, конечно, все вопросы из головы тут же вылетели, оставив только мучительное ожидание, пустоту, нехватку того самого мужского начала, без которого женщина никогда не становится полной.
Майка и правда не подходила для свиданий, с ней Наташка рассталась без сожалений. Разве кто-то захочет прижиматься к горячему мужскому телу, по которому сохнешь не один месяц, прямо так, в одежде? Вот уж глупости… Шорты возможно годились для прогулки, но жутко мешали, не давая его рукам сжимать так крепко, как ей того хотелось.
На кровать Наташка опустилась уже голышом.
Соль все еще растворялась на ее языке, когда исполнилось самое заветное желание — его лицо прямо перед глазами, сверху темный потолок, тяжесть его тела, изначальное, издревле оточенное природой движение соединенных тел и яркие огни, которыми, в конце концов, смешались и вспыхнули свечи.
Глава 20. Рождение Отражений
Вскоре она уже и не знала толком, где на его коже рисунок, а где просто соленый вкус. Прижимаясь губами к его груди и одновременно крепко обнимая за талию, словно боясь отпускать, Наташка бездумно шептала:
— Со мной никогда такого не было. Никогда. Я хочу, чтобы ты знал. Мне это важно.
— Я знаю.
Она приподнялась, испуганно заглядывая ему в глаза — такие же настороженные, но и уверенные.
— Ты…
— Да, я понимаю. Такого не было. У меня тоже не было. Ты тоже знаешь.
— Мне кажется, я знаю о тебе все. Хотя это не может быть правдой, я не знаю о тебе ничего… на уровне информации. Но по тактильным ощущениям — все.
— Хорошо звучит. Покажи.
— Покажу. Ты тоже меня знаешь на том уровне, что за информационным. Так?
— Да.
— Это интуиция? Что это?
— Понятия не имею.
— Ну и ладно.
…Гонза задумчиво, медленно, самыми кончиками пальцев гладил ее по голой спине. Горячие пальцы и обожженая ими кожа, которую охлаждает воздух, приковывали к себе все ее внимание.
— Он бы не посмел тебя трогать, ты же моя.
— Да. Ты хочешь, чтобы я рассказала, что случилось?
— Вот уж нет, — хмыкнул он. — Не люблю слушать историй о Гуру.
— И правда, ну его.
Эта ночь растянулась в бесконечность. Время шло, дремота сменялась очередным приступом близости, иногда бешеной, иногда подчеркнуто нежной, периодически они пили чай, смотря по ноуту какой-нибудь простенький фильм, и жевали бутерброды, валяясь на разворошенной кровати, прикрытые только простынею, а потом Гонза вынимал из ее рук пустую чашку, отодвигал импровизированный стол-стул в сторону и с предвкушающей улыбкой говорил что-то вроде: