Взявшись уже за свое оружие, я быстро нырнул в высокую траву и принялся внимательно наблюдать: в пятнадцати шагах от нас лежал русский солдат. Мы пробыли в таком положение около двух минут — все было тихо и спокойно, а солдат впереди нас не дернулся ни на миллиметр.
— Он мертвый. — шепотом проронил я.
— Знаю, у него что-то торчит из груди, нож наверное.
Мы подождали еще пару минут, все было также тихо — засады не было и мы приняли решение подойти поближе. С винтовками наготове, медленным шагом, мы подошли прямо в плотную к мертвому солдату. Он лежал почти у самой реки оперевшись спиной на большой камень. Вся его темно-зеленая шинель была испачкана в грязи, а по всей левой части было огромное кровавое пятно — именно оттуда виднелся невооруженным взглядом огромный штык нож вонзенный прямо в сердце.
— Одинокий солдат с пробитым сердцем в пустой местности? Что-то здесь не так. — с сомнением произнес Збигнев и принялся осматривать все вокруг себя.
— Да успокойся, один он здесь! — с, непонятно откуда взявшейся, уверенностью сказал я и спрятал винтовку обратно за спину, присев на одно колено прямо перед мертвецом.
Его глаза были открыты и наши взгляды встретились между собой. В его темных от смерти глазах ничего не видно, ни страха, ни гордости, они пустые, словно кто-то залил их чернильной краской, словно его мир закрыла толстая черная пелена, словно спектакль для него уже окончен. Посмотрев под него, я заметил как лужа крови плавно формируется в ручей и аккуратно, очень медленно уходит в реку.
— Кровь застоявщеяся, его кончили часа два назад, может больше.
— Наших здесь и близко не было к этому времени, так кто же его тогда убил? Свои же получается? — спросил Збигнев все оглядываясь по сторонам
Глянув на рукава его шинели я заметил огромную надпись белыми буквами: “ДЕЗЕРТИР”.
— Получается свои… он дезертир, смотри сюда. — с сожалением произнес я
— Да уж, жалкое зрелище, эти русские своих же бьют, точно свиньи!
Лицо солдата застыло в гримасе грусти и печали, потрескавшиеся губы были слегка приоткрыты, словно в самом конце он произнес последнее слово, последнее заветное слово, которое было для него очень важным. Не знаю почему, но мне казалось, что я его понимаю.
— Ну, что же, давай возвращаться назад, Миклош, а то стемнеет и, бог его знает, как найдем дорогу назад! — сказал Збигнев как-то настороженно.
— Мы вдоль реки шли все время, забыл что ли?
— Все равно мне здесь не нравится… как то не по-себе…
— Подожди ты, сейчас гляну, что у его по карманам.
В штанах было пусто, а в шинели была лишь пара русских монет. Только я хотел уже подняться и убраться отсюда поскорее, но взгляд мертвеца вновь заставил меня врасплох, теперь я в нем видел истинное страдание и сожаление, но о чем? Я расстегнул его шинель и заглянул во внутрь и обнаружил там наскоро пришитый внутренний карман, из которого виднелось небольшое желтое письмо. Достав его и отряхнув, я заметил на нем небольшие пятна, уже засохшей, крови в разных местах бумаги.
— Боже мой, Миклош, ты что в самом деле собираешься еще его почту читать?
— Ну, да, а тебе, что не интересно за что его убили? Я почти наверняка уверен, что ответ в этом письмеце.
— Ладно ладно, погоди, а ты русский хотя бы знаешь?
— Ну, конечно, я его знаю почти так же хорошо, что и наш родной польский, а ты что нет?
Збигнев лишь махнул рукой и уселся поодаль от меня и оперся на свою винтовку. Развернув конверт и вытащив само письмо я еще раз посмотрел на своего товарища и мертвеца, что лежал на камне:
— Ну, читай давай. — недовольно произнес Збигнев
— Дорогая Мама… Моя дорогая Мама. Это я — твой любимый и уже единственный сын Володя. Да, знаю, знаю, я давно ничего не присылал тебе и именно поэтому хочу одним этим письмом ответить на все твои вопросы. Первое: чувствую себя я хорошо, чем дальше мы отступаем к Петрограду, тем лучше становится еда, хотя она все равно кажется пресной по сравнению с твоей. Второе: Нет, в отпуск меня не отпускают, Мама, никого сейчас не отпускают. Третье: Да, Мама, я знаю о своем горе… Мама, я знаю, что женка моя Елена памерла, я знаю, Мама… И что дитя наше с ней ее сгубило при родах тоже знаю, Мама… Ты не плачь только, хорошо? А если плачешь, то утри слезки, Мама, побереги их для меня, вот я приеду и вместе поплачем, ведь так слезы не так горьки будут… Я скучаю, Мама… Скучаю по лицу твоему, по рукам твоим нежным, что гладили меня по голове, пока я спал у тебя на коленях, Мама, правда, я хочу все бросить… Хочу бросить винтовку и убежать к тебе, Мама, назад в Москву… Я не хочу больше убивать, Мама… Сил моих на то больше нету… Я хочу вернуться назад, тогда когда было мирно, когда люди не стреляли… когда не бежали через пули за водой… когда я сыном твоим маленьким был, Мама… Когда мне сердце еще не пробила война эта… Мама… Я вернусь к тебе… Слово даю, обещаю, я вернусь назад! Брошу все, но вернусь! Пускай хоть убьют, но я вернусь, Мама… Мама…