Мурашки и чувства неимоверного тепла и горечи пробежали по мне. Я посмотрел на Збигнева, а он своими широкими глазами все глазел на мертвеца.
— Это все? — спросил мой товарищ.
— Да… это все, что он написал… маме…
— Так вот кто-такие дезертиры… — спокойно произнес он
— Те которые просто хотят вновь почувствовать жизнь?
Он молчал. Мертвец все еще смотрел на меня своим грустным взглядом, а его темно коричневые волосы красиво развивались на ветру.
— Не знаю, Миклош, эти вещи мне никогда не понять, пойдем отсюда лучше, да поскорее. — сказал серьезно Збигнев поднявшись на ноги
Я сложил письмо обратно в конверт и встав, сказал:
— Пожалуй ты прав, надо возвращаться…
Только я хотел положить письмо себе в карман шинели, как у меня его тут же выхватил Збигнев:
— Миклош, ты в своем уме?! Ты, что себе на память вздумал его оставить? Так если найдут тебе же хана! — громко возразил он
— Ты прав… так что же нам с ним сделать?
Збигнев не раздумывая направился к реке и тут же бросил письмо прямо в воду.
— Збигнев! Ты что наделал?! — крикнул я, подойдя к нему
Письмо уже начало плавно уходить под воду медленно теряя цвет, а чернильная краска красиво сходила с желтой бумаги и размытые слова уходили дальше по течению реки.
— Черт возьми, Збигнев, мы могли просто оставить письмо около него! — злостно кричал я показывая пальцем на мертвеца
— Вот скажи мне, зачем? — безэмоционально произнес Збигнев
— Так чтобы другие тоже могли узнать, что он не обычный трус, который решился сбежать с войны!
— А в чем разница то? Миклош, ты лучше подумай о том, как наши здесь будут идти и радоваться, когда увидят его как жалкого труса, который оставил свой полк! Никому, черт его дери, не интересен солдат с пробитым сердцем! Ты бы лучше о наших думал, а не о них!
Збигнев отошел от меня и принялся собирать рюкзак, дабы отправиться назад, а я все смотрел и смотрел, как драгоценное письмо уходит в глубь реки. Как только оно исчезло в темноте, я почувствовал как мои глаза намокли, а губы тихонько приоткрылись и я произнес:
— Быть может… если бы мы думали не только о себе самих, то и войны бы не было…
Дождавшись пока все в казарме уснут, я тихо надел сапоги, накинул на себя тяжелую, но теплую шинель и подошел к письменному столу, что стоял у нас в середине комнаты. С легким скрипом я уселся за стол и аккуратно зажег настольную лампу. Достав из карманов чернильницу, перо и пару листов желтой бумаги, которые я выменял у знакомых солдат на сигареты, я расставил все на столе, словно настоящий писатель. С характерным звуком я окунул перо в чернила и… застыл… С чего мне начать? “Здравствуйте?”, “Это Миклош?”, “Как там сестра?”… Слова путались у меня в голове и я долго просидел над пустым листом, просто смотря на то, как чернила капают с пера… Как тут мне в голову пришел снова тот самый русский солдат, он вновь смотрел на меня своим печальным взглядом, а его губы все еще пытались сказать какое-то слово… и только сейчас я смог его услышать… То самое слово, что кричит каждый ребенок, когда рад… когда смущен… когда напуган… то самое слово, с чего начинается каждая жизнь… то самое слово, что сопровождало меня во взрослую жизнь… и то, что я вскоре после этого забыл…
Мама…