— Ну и не говори!
— Почему? — встрепенулась она. — Почему ты у меня ничего не спрашиваешь?
— Я никогда ничего не спрашиваю, — объяснил я. — Ни к кому не хочу лезть в душу и не хочу, чтобы ко мне лезли; поэтому не спрашиваю. — А сейчас спросил: — Это твой ребенок плакал, когда вчера разговаривали по телефону?
— А чей же?
— Ну, и хорошо, что у тебя есть ребенок.
— Мне надо было с самого начала все рассказать, — пожалела она, — но я сама не решалась, а ты не спрашивал.
Опять подскочила с блокнотом официантка, приготовилась записывать.
— Уже ничего не хочу, — вздохнула Сонечка.
Мы оделись и вышли на улицу; мороз хватает за щеки, скорее натягиваю перчатки.
— У тебя мальчик или девочка?
— Девочка.
— Ты любишь папу твоей девочки?
— Ненавижу!
— Он часто приходит?
— Очень редко.
— Когда он был в последний раз?
— Летом.
— Тебе не холодно? — пожалел я Сонечку. — Может, вернемся в кафе?
— Нет, — ответила она. — Хочу вспомнить детство — тогда зимы были морозные.
Я тоже вспомнил детство.
— Уже нет мамы и папы, — загрустил я, — но я всегда ощущал их рядом, а сейчас, — признался, — они будто куда-то уехали — и без них очень тяжело стало жить.
Сонечка молча брела, глядя под ноги, чтобы не поскользнуться, — у нее еще жива мама, и не знаю, понимала ли она, о чем я. Одетую легко — ее затрясло, а я продолжал про маму и папу, и меня тоже стало трясти.
— Ты думаешь — я знаю, как жить? — пробормотала Сонечка; тут у нее в сумочке зазвонил телефон.
— Это он? — догадался я.
— Да, — смеется.
Мне слышно, как он спрашивает:
— Почему смеешься?
— Стою за хлебом, — не задумываясь отвечает Сонечка, — анекдот в очереди рассказывают.
Я изумился, как легко она врет и непонятно зачем.
— Почему слышно, как машины ездят? — еще спросил он.
— Я не в магазине, — продолжала Сонечка, — а покупаю в ларьке на улице.
Я отошел в сторону, чтобы не подслушивать, и, отвернувшись, глядя, как по улице едут машины, не видел, как они едут. И не заметил, как Сонечка появилась сзади и не дышит; она погладила меня по плечу, и я еще сильнее загрустил.
— Как он почувствовал! — удивилась Сонечка, пряча телефон в сумочку. — Я ему все рассказала.
— Ну, и чего ты рассказала? — и я удивился. — Ведь ничего и не было.
— Теперь нам лучше расстаться, — пробормотала Сонечка, направляясь к остановке, и я за ней перебежал через улицу.
— Зачем ты рассказала?! — не могу понять. — Он сегодня придет?
— Не придет, — уверенно заявила.
— Почему?
— Потому что в эту ночь встречают Новый год.
— Понятно, — догадался я, — почему он никак не может на Новый год! — И тут же: — Неужели уже Новый год?
— Я не знаю, — пожала она плечами. — Зачем ты спрашиваешь? Ты же никогда ничего не спрашивал, и я за это люблю тебя.
— Что ты сказала? — прошептал я.
— А может, и придет, — чуть не плача добавила она. — Я ничего не знаю. Я у него ничего не спрашиваю.
— И ты его с лета ждешь?
— Я боюсь его ждать!
Сонечка, запрыгнув в трамвай, помахала рукой. Дверки захлопнулись, колеса покатились по рельсам, а я побрел сам не зная куда. Догоняю пожилую женщину, изумляюсь:
— Какой у вас роскошный букет!
— Это не мне, — оправдывается, будто виновата; покраснела, и я невольно подумал — какая и она когда-то была красавица. — Каждый день моей дочке дарит иностранец, — пояснила женщина, — а Маша его не любит.
Я понял, почему ей не жалко цветы в мороз, и повернул обратно. Проходя мимо магазина, увидел запряженную в сани лошадь. На соломе в санях лежало сбитое в ком байковое одеяло. Пьяный мужик взял его и попробовал постелить сверху на солому, но каждый раз, как поднимал, — ветер подхватывал одеяло, а когда опускал, — все равно оно сбивалось в ком. Мужик упал на солому и дернул за вожжи.
Я дождался трамвая, сел в него и поехал. Смотрел в окно и еще раз увидел пьяного мужика в санях. Лошадь бодро бежала по укатанному снегу, но трамвай ехал быстрее. По тротуару шагал счастливый молодой человек и нес елку. Рабочие развешивали на столбах разноцветные флаги, и даже из трамвая слышно, как они хлопают на ветру. Я вспомнил светящиеся сабли и — как утром дети стреляли из петард, а дядя Гриша пошел мириться с женой, — все это подтверждало, что наступает Новый год, но я не мог поверить.
— Извините, — спросил я в трамвае, — неужели в эту ночь Новый год?