Я увидел, какие у нее голубые и безумные глаза после того, как похоронила ребенка, и поспешил в свою комнату. Я сбросил мокрую одежду и раскрыл шкаф, чтобы переодеться. На внутренней стороне створки шкафа каждый год бабушка писала химическим карандашом, когда «бегала» корова, и я вспомнил эти страшные дни, а переодевшись, нашел бабушкину тетрадку с молитвами, написанными тем же химическим карандашом. Как раз соседи привели пьяного папу, но я не мог помолиться, когда за стенкой он ругался, и — сейчас заметил мешки с зерном. Я стал перетаскивать их от одной стены к другой, чтобы добраться до кровати. Снизу мешки прогрызли мыши, и зерно высыпалось под ноги. Я лег и сразу заснул — и так тяжело, что во сне хочешь проснуться, но не можешь. Наверно, так можно умереть, и, если бы меня утром, протрезвев, не разбудил папа, может, я и не проснулся бы, но папа разбудил, и я еще ухватился за обрывки сна, но, как ни старался удержать его в памяти, только руками развел.
— Где ты был? — Папа подсел ко мне на краешек постели. — Я зимой волновался, думая о тебе.
— Я вчера все рассказал, — отмахнулся я. — Неужели не помнишь?
Папа удивился, что забыл, как со мной вчера разговаривал, и тут же, спохватившись, сделал вид, что помнит. Сконфузившись, он поспешил уйти. Надевая рубашку, я невольно вспомнил Машу, и вот сейчас из всего мучительного сна, ускользнувшего от меня, всплыло — будто вижу Машу с «моим» животом, а она идет под ручку с ухмыляющимся новым хозяином весов, на которых коров взвешивают. И я так отчетливо увидел, что услышал, как у него сапоги скрипят. Я не мог пуговицы застегнуть, кое-как оделся и вспомнил о письмах, которые вернула Маша. Я испугался, что папа с Танечкой найдут их и прочитают — будут рассказывать по деревне, и все будут смеяться. Я вздохнул, когда нашел письма, но Машины волосы потерял, не смог отыскать после того, как Танька перевернула полдома, собирая чемоданы, а в чемоданы под Танечкину кровать я не полезу. Я стал перебирать свои письма к Маше. Из них выпал листочек, и это был не мой листочек, поэтому и выпал. Я нагнулся за ним и, как он лежал на полу, прочитал: ты мое сердце. У меня голова закружилась, и я прямо сел на пол, на зерно, что вчера рассыпал. Я решил — это Маша написала мне перед тем, как отдать письма при расставании, потом вижу — не ее почерк, и тогда догадался, что это ей кто-то написал, а она хранила этот листочек вместе с моими письмами. Теперь я понял, почему она плакала, когда я целовал ее. Чего только ей не писал, а до этих простых слов про сердце не догадался, и мне стыдно стало вспомнить, что ей писал.
Когда я вышел во двор, папа успел выпить и сделал вид, будто не замечает меня. День тихий, теплый, и ветки на деревьях запахли весной. Папа решил выпустить из сарая коз, но не мог вместе с Танечкой справиться с ними или же специально выпускал в сад — может, радуясь засыхающим яблоням, которые посадила мама. Я пытался выгнать коз, но заборы в саду поломаны, и, когда я стал чинить их, Танька заявила, что это не мои заборы. Чтобы разобраться, чьи они, на это надо жизнь положить; жалко жизни — я проходил мимо, будто не замечая, как козы обгрызали кору на стволах, — при этом сердце кровью обливалось.
В зоопарке
Пока оденется утром, она стала так уставать, что опять ляжет, а когда все же поднимется — голову катит по стене, затем ноги переставляет. Еле добрела до соседей и попросила их сообщить сыну в город. Через несколько дней приехал Гоша, и старухе сразу полегчало. Он пробыл неделю, и мать выздоровела, но когда Гоша достал чемодан, в глазах у нее появилась прежняя грусть.
— Поехали со мной, — предложил ей Гоша.
Старуха вспомнила про огород, и Гоша понял: если его не посадить — мать будет думать о нем днем и ночью. Гоша пошел на почту и позвонил жене, что задержится, пока посадит огород, но Любочка озабочена была чем-то другим.
— Что с тобой? — встревожился Гоша.
Она чуть не заплакала:
— Мне приснился страшный сон!
— Ну, это ерунда, — усмехнулся Гоша и, выйдя на улицу, забыл о телефонном разговоре, направляясь в колхозную контору, чтобы выписать лошадь.
Весна была поздняя — в лесу еще полно снега, и никто огородов не пахал. В ласковую погоду, когда вытянулась на лугу зелененькая нежная травка, работалось в охотку, хотя заболели с непривычки руки и спина, но заныли приятно. Гоша наслаждался, не зная, будет ли он еще когда-нибудь возить на коляске навоз и разбрасывать его по своему огороду.