Вскоре стало очевидно, что западная политическая система с трудом приживается на российской почве. Точнее, не приживается вовсе. Разработать политические идеи, за которые боролись бы эти партии, было нелегко. Почти все они были за более «социально направленную» политику (это несложно, когда жалкие пенсии миллионов стариков задерживались или не выплачивались вообще). Разнообразного рода обиды и ненависть к иностранному дополняли эту смесь по мере того как россияне постепенно теряли свой первоначальный наивный энтузиазм по отношению ко всему западному и все больше обвиняли «иностранцев» в своих экономических и социальных проблемах. Но даже поверхностного взгляда было достаточно, чтобы понять: главное, что по-настоящему заботит эти партии, — попасть во власть и там укорениться. В думских выборах декабря 1993 г. на сцену вырвалась партия нового типа «Либерально-демократическая партия» Владимира Жириновского, набравшая поразительно много голосов — 23 %. Несмотря на свое название, они не были ни либералами, ни демократами. Провозглашаемая ими политическая позиция была крайней, порой до абсурда. Жириновский пообещал избирателям бесплатную водку в случае своей победы и предложил построить огромный вентилятор, который сдувал бы радиоактивные отходы на Прибалтику. Позже он заявлял, что Государственного секретаря США Кондолизу Райе удовлетворить сможет лишь взвод российских солдат. Сложно понять, кто такой Жириновский — вульгарный шут, по-настоящему опасный человек, авантюрист, загребающий в собственный карман, или все сразу. И хотя его государственная должность располагает к противоборству, его парламентские представители почти всегда голосуют в поддержку Кремля. Некоторые предполагают, что его партия — дело рук ФСБ, другие считают, что она просто поддерживает тех, кто больше платит. Так или иначе, главным для Жириновского, случайно или нет, стало ломать стереотипы поведения: большинство других политиков на его фоне выглядят вполне разумными.
Вне зависимости от ярлыков и партий, все российские политики по отношению к советскому прошлому испытывали смешанные чувства — от гордости до стыда. Выражать полное отвращение к нему значило впасть в немедленное политическое забытье, хотя найти в нем что-нибудь достойное прославления было сложно. Некоторые находили утешение в обыкновенной ностальгии, проклиная Горбачева и Ельцина за предательство и слабость, которые привели к развалу Советского Союза. Это хорошо проходило среди более старших и менее образованных избирателей, но купить на это остальных было нелегко. Очевидной альтернативой этому оказывалась дореволюционная Россия: изображения Романовых и символы Православной церкви росли как грибы. Но царская эпоха была разной и противоречивой: надо ли сочувствовать Николаю II или боготворить его безнадежно неэффективных демократических оппонентов? Феодальная и отсталая, Россия в то время, очевидно, была не так плоха, как утверждали коммунисты. Без войны и большевиков ее, возможно, ожидала бы лучшая участь: быть может, конституционная монархия, но в любом случае судьба более свободная и благополучная, чем тот трагический эксперимент, которой ей пришлось пережить. Но нужна огромная сила воли для веры в то, что жестокое и неумелое правление Николая II хоть в какой-то степени было выдающимся.
Эта дилемма стала отголоском спора более чем вековой давности. Должна ли современная Россия вернуться к идеям «славянофилов» XIX в., полумистических патриотов, питавших отвращение к западному материализму и индивидуализму, или идти путем рациональных «западников», жаждавших, чтобы Россия переняла все лучшее из того, что может предложить европейская цивилизация? Посреди этого соревновались прозападный либерализм, полуупорядоченная ностальгия по царизму и всевозможные идеи о потерянной духовности России и ее евразийской судьбе. Российский пантеон неуклюже раскинулся от Романовых до Андрея Сахарова, включая Юрия Гагарина и Ленина. Последнего так и не похоронили, забальзамированный, как святой от мира, он лежит в своем Мавзолее у стен Кремля; тогда почти каждый россиянин сказал бы, что он был несколько лучше Сталина. Жертвы ГУЛАГа могли поведать свои истории, но стражи музея ФСБ в Москве напоминали, что и секретные службы пострадали при сталинизме. Спесь за советские экономические достижения исчезла, осталась лишь слабая гордость за научное и техническое творчество.