— А глухарей, Агафон Павлович, тоже можете подманивать?
— Глухарей подманивать трудней, глухарь птица строгая, подозрительная, но все равно и они мне подчиняются, — ответил Рыжаков.
Побродив по лесу часа полтора, мы неожиданно натолкнулись в осиновой чаще на глухарей и сделали по ним несколько безрезультатных выстрелов. И опять, замаскировавшись в зелени кустов, Рыжаков начал подманивать эту строгую птицу, понизив свой призывной свист на несколько тонов против тетеревиного. Прошло 20–21 минут, и я потерял уже надежду увидеть глухарей. Не вдруг в траве явственно послышался ответный зов глухарки. Птица появилась между кустами шагах в пятнадцати от нас, а за ней шли два молодых глухаря. Раздался выстрел Рыжакова, и молодой глухаренок затрепыхался на земле.
На призывы Рыжакова откликаются и рябчики, и куропатки, и перепела, и утки. Нет в лесу или на болоте ни одной птицы, которую бы Рыжаков с неподражаемым искусством не подманивал.
— А лисиц можете подманивать? — спрашиваю я Рыжакова.
— А разве не помните, как я у вас выманил из «круга» двух лисиц сразу?
Я действительно припомнил случай, когда на наших глазах находившиеся в кругу флажков две лисицы стремительно ушли от нас куда-то в сторону. Это их выманил Рыжаков, искусно запищавший мышью.
Идут на его «подвывку» молодые и старые волки, задавая на вечерней и утренней заре своеобразные концерты. Они подходят к нему почти вплотную и зловеще поблескивают во тьме своими глазами.
Запутанные следы любого зверя, в самой сложной зимней обстановке, Рыжаков быстро распутает и безошибочно найдет его лежку.
Способность Агафона Павловича ориентироваться в незнакомом лесу поразительна, и в этом ему помогает, по-видимому, унаследованное от отца, деда и прадеда, промышлявших зверя и птицу в пензенских лесах, особое охотничье чувство.
Мы далеко отошли от дома и чтобы не тратить напрасно сил днем в жару, когда птиц очень трудно найти, решили отдохнуть в лесу у родника до вечерней зари: в это время глухариные выводки выходят из чащи на опушки и на лесосеки. Вечером мы нашли небольшой выводок it убили по одному молодому глухарю.
Возвратились мы в Ишимку поздно вечером. На окраине села нас встретили племянники Агафона Павловича и зазвали к себе.
Любит Агафон Павлович остроумно и безобидно подшутить над молодежью и сам не обижается, если попадет кому-либо на острый язык. За беседой, подкрепленной не одним стаканчиком вина, Рыжаков посмеялся над молодежью и похвастался своей меткой стрельбой по летящей птице, а племянники, чтобы повеселиться, начали утверждать, что при луне он не попадет в подброшенную фуражку.
— Я не попаду? Бросай, я покажу, как надо стрелять!
Мы вышли из избы на улицу. Ярко светила луна.
Фуражка, подброшенная сильной рукой, полетела ввысь. Раздался выстрел. Я стоял сзади Рыжакова и видел, как он точно взял цель на мушку. Но принесенная фуражка, к нашему удивлению, оказалась без единой пробоины. Последовал второй, третий, пятый, десятый выстрелы, но результат был все тот же: фуражка оставалась целехонькой. Насмешки молодежи еще больше раззадорили Агафона Павловича, и он сделал еще семь выстрелов, расстреляв весь патронташ. Веселым насмешкам племянников не было конца. Опечаленный не на шутку такой стрельбой, Агафон Павлович зашагал домой.
— Стар я, что ли, стал или последний стаканчик испортил мне глаз? — размышлял он.
А ларчик открывался очень просто: вместо пробитой с первого же выстрела фуражки, парни показывали Рыжакову другую. И только на следующий день они открыли ему секрет «промахов». Старик добродушно пожурил племянников и сам посмеялся над своей недогадливостью.
Эта откровенность молодежи вернула ему прежнюю уверенность в меткости своего глаза и твердости руки.
Александр Кудряшов
Александра Кудряшова еще недавно можно было встретить то в лесу, то на реке, то на болоте. Высокий, жилистый, чуть сутуловатый, с неизменным рюкзаком и ружьем за плечами, по-охотничьи неторопливо шагал он со своим верным помощником пестрым сеттером. О нем Кудряшов мне рассказывал, что, найдя птицу и не видя долго своего хозяина, сеттер начинает громким лаем звать его к себе. Признаться, я тогда не очень поверил этому рассказу и подумал, что это обычное охотничье преувеличение, так как облаивает зверя или птицу обыкновенно только собака особой породы — лайка.