— Да он ли это?
— Думаю, он. — Вальд прищурился.
— Уже пора, товарищи, — добавил Заборский. — А опоздания, как я помню, не в духе Вождя.
— И все же это не он, — сказал Кирпичников, первым разглядевший приближающегося незнакомца.
Через минуту запыхавшийся парень в сером костюме подбежал к стоящей возле самолета компании.
— Прошу прощения! — задыхаясь, начал он. — Я по поручению Ленского! Лев Давыдович отбыл в Брюнецию по приглашению тамошних рабочих. Просил передать, что до тех пор, пока мировая революция не победила, он домой вернуться никак не может. Так что Лев Давыдыч извиняется и просит отправиться без него.
— Выходит, он со мной не полетит?! — проговорила разочарованная Урожайская.
— Выходит, у нас в самолете есть свободное место?! — радостно закричал Кирпичников.
И мигом, не дожидаясь реакции остальных, бросился с аэродрома — догонять свою Джессику.
Третий день четвертой пятидневки школьного месяца на правдогорском заводе «Летающий пролетарий» был объявлен всеобщим выходным. Весь коллектив предприятия, все население призаводского жилкомбината от мала до велика отправилось на вокзал — встречать спасителя Вождя, героя мировой революции.
Прибывший из Столицы поезд мгновенно обступила толпа. Десяток нарядных деткомов с пышными букетами встали на изготовку. Самодеятельный оркестр металлообрабатывающего цеха получил последнее напутствие от дирижера Никифорова. Директор Непейко нервно перелистал свою приветственную речь, чтобы убедиться, все ли десять страниц в ней на месте. Новомир перевел кадр в фотоаппарате и «прицелился». Электриса Никаноровна поправила солонку на пятиконечном каравае. Бензина еще раз поглядела на себя в зеркальце.
Краслен возник в дверях вагона — серьезный, повзрослевший, счастливый и растерянный одновременно, в новом комбезе и с черным квадратиком на груди. Фотовспышки засверкали одна за другой. Никифоров взмахнул руками, и оркестр заиграл туш.
— Краслен!!! — заорала толпа.
— Сколько лет, сколько зим!
— Да здравствует Кирпичников!
— Качай его!
Героя стащили с подножки и стали качать. Маленькую негритянку, вышедшую вслед за ним, никто как-то и не заметил.
— Да ладно вам… Да хватит… Отпустите! — требовал Кирпичников, смеясь.
Наконец его поставили на ноги. Деткомы наперебой бросились вручать букеты герою. Нарпитовка с хлебом-солью, оказавшаяся в море малышей, с трудом держалась, чтобы не уронить каравай. Только когда Краслену были оказаны все положенные почести, к нему сумела пробиться Бензина.
— Крася! — крикнула она, плача от счастья.
— Зиночка… — прошептал кавалер Черного Квадрата и обнял девушку.
Надо же, он и не знал, что эти голубые глаза, эти светлые кудри, эти теплые хрупкие плечи под серебристой тканью страндартного комбеза так ему дороги. И все-таки…
— Я так скучала! — сказала Бензина.
— Ждала меня?
— Ты еще спрашиваешь!
— А с другими ребятами не гуляла? — с надеждой спросил пролетарий.
— О чем это ты?!
— Ну… Меня долго не было, я понимаю… За это время тебя мог посетить крылатый Эрос, ты могла встретить кого-нибудь другого, ты могла…
— Как ты можешь, Краслен?! Ты же знаешь: у меня никогда не было и не будет другого парня!.. Но… — Взгляд Бензины неожиданно упал на стоящую рядом с Красленом боевую подругу. — Кто эта негритянка?
Джессика потупилась. Кирпичников смутился.
— Понимаешь ли, Бензина… — начал он.
— Ты ее любишь?
— Видишь ли… — Горе-кавалер стушевался еще больше. — Мне, конечно, не хотелось бы делать тебе больно, не хотелось бы разборок, всякой ревности, прощания…
— Краслен! — вскинулась Зина. — Неужели ты считаешь, я способна на такое?! Неужели ты думаешь, что в любви мне свойственно пошло-буржуазное чувство собственничества?! Неужели ты держишь меня за конченую ретроградку в вопросах пола?!
— Так, значит?.. — Кирпичников неуверенно улыбнулся.
— Будем современными людьми, — сказала Зина.
Эпилог
Прошло полгода.
Сильно поменялась жизнь в Брюнеции. Не было здесь больше ни фашистов, ни скрипучих пауков, ни лагерей. В грохоте станков, при свете электричества, под звуки рабочих песен строилась, расцветала новая жизнь. Никто уже не укладывал брюннов спать в десять вечера: свободные от тирании, теперь они могли хоть ночи напролет гулять по городу. Вместо старой, буржуазной, граждане освобожденной страны заложили новую, пролетарскую традицию: наступление каждого нового утра отныне знаменовал бодрый марш, льющийся изо всех радиоточек.