— Спартак Маратыч! Я, конечно, буду помогать тебе!
— Спасибо, братец! — Начзавком пожал Краслену руку, скупо улыбнулся. — Сообщай мне обо всем подозрительном, что сможешь углядеть!
— Всенепременно!
— И, пожалуйста… молчи об этом нашем разговоре. Не хочу, чтоб кто-то стал завидовать. Краслену, мол, доверяют, а мне вот, дескать, нет… Смолчишь? Спасибо. Скоро мы отловим эту гадину.
Геликоптер, было замолчавший, снова завертел свой мощный винт и снялся с крыши, поднимая за собою красное полотнище с большими буквами: «ЛЮБОВЬ. КОММУНА. РАДИО».
В металлобрабатывающем цеху звучал сильный, способный перекрыть шум всех станков, голос Шарикова. Поэт был еще и чтецом. Нередко он давал рабочим сводки новостей, политпросвет и лекции на тему обстановки за границей. Разумеется, читал свои стихи. Но так как пролетарий должен получать образование по возможности широкое, Шариков старался поумерить самолюбие творца и декламировал чужие сочинения, часто что-нибудь из классики. Сейчас он читал Гоголя — конечно, не в самом цеху, а в радиоузле, по микрофону.
Слева от Краслена штамповал свои детали младший из Безбоженко, Пятналер. Рядом с ним на фрезерном станке трудился дед Никифоров, который временами похихикивал над глупостью Манилова. Краслен «Мертвые души» уже знал: прочел в библиотеке год назад. Теперь он заскучал. Без завтрака работа перестала приносить радость. По закону у Краслена было полчаса на пообедать. Их он мог использовать всегда, в любое время, и поэтому решил подкрепиться незамедлительно.
Электриса Никаноровна зевала. С тех пор как всю еду объявили бесплатной, ее труд стал слишком прост: ни кассы, ни раздачи, только наблюдай за тем, чтоб пища не остыла, да поддерживай порядок в помещении. Голос чтеца звучал и здесь, в столовой, но нарпитовка не очень уважала книги классиков. Гораздо больше ее увлекали отчеты со съездов и актуальная информация.
Поскольку смена только-только началась, столовая пустовала. Электриса Никаноровна скучала больше, чем обычно, и, обрадовавшись Краслену, мгновенно завязала разговор:
— Борщ, смотри, какой наваристый! Вот только что пришел! Бери, пока там мясо еще плавает!
— А я хочу солянку. Есть солянка? Снова нету…
Повара фабрики-кухни сделали сегодня всего двенадцать видов супа против двадцати, как вчера-позавчера. Щи зеленые, борщ грибной с черносливом, рассольник рыбный с фрикадельками, чихиртма из баранины, харчо, суп горховый, суп из брюссельской капусты, из щавеля, тыквенный, манный, молочный, томатный… Солянку не возили пятый день. Вторые блюда тоже разочаровали: тридцать три мясных и семь гарниров. Опять этот надоевший гуляш из говяжьего сердца, долма, раки в вине, осетрина на вертеле, крабы, индюшка, язык… Ничего интересного! По крайней мере, с выпечкой нормально. Пончики приехали! Ура!
Краслен набрал себе борща (две порции), немного языка с душистой гречкой в грибном соусе. Налил из самовару чаю в белую и гладкую, без всяких украшательств, супрематистскую чашку. В очередной раз вспомнил про то, что эта серия посуды, если не врут, была спроектирована тем самым художником, что создал герб Краснострании — квадрат черного цвета, украшенный затем красной звездой.
За чистый стол, накрытый красной скатертью, подсела Электриса Никаноровна.
— Ну что, — спросила она, глядя на Красленову тарелку, содержимое которой постепенно убывало, — как дела, Красуш? Какие будут новости?
— Какие… вот в Шармантии на выборах в профком переплетчиков успех у коммунистов.
— Хорошо! А сам как поживаешь?
— Вот, проспал сегодня, не позавтракал. Приходится обедать раньше всех.
— А что проспал-то? Чать, с Бензиной? — Электриса улыбнулась.
— Не-е-е-ет… Спал просто плохо. Думал про вредителя.
— Нашли его?
— Какой там…
Электриса Никаноровна вздохнула:
— Что им не сидится, этим буржуинам! Только зажили — и вот оно, опять! Неужели никогда это не кончится?!
— Кончится, конечно, Электриса Никаноровна. Все войны рано или позно кончаются победой одной из сторон! — с важным видом ответил Кирпичников. — Даже Столетняя война, уж на что была длинная…
— А сам-то ты как думаешь? — спросила Электриса.
Суп закончился, Кирпичников принялся за второе.
— Много кто бы мог… — ответил он. — А вы вот, например, кого бы заподозрили?
— Конечно, Аверьянова! — ответила нарпитовка.
— Угу… Мои соседи… — гречневая каша не давала слишком много говорить, — мои соседи… они тоже… так считают.