Чуть дальше, на открытой сцене, давал представление любительский агиттеатр. В постановке «Да здравствует книга!» парад печатников сменялся шествием библиотек, а антре буржуазного писателя прерывала хоровая песня о хорошей литературе. Краслен и Бензина не стали задерживаться у сцены, но если верить помещенной рядом афише, то, помимо сценических приемов, в постановке использовались физкультура, трудовые движения, военный строй и краткий доклад о важности просвещения.
В глубине парка, на озере, проходили соревнования по гребле. Для участия в них Краслен с Бензиной пришли поздно. Оставалось только разместиться на временно оборудованных трибунах и, обнявшись, наблюдать за физкультурниками.
Бензина незаметно завела разговор о заявке на общую комнату. Краслен слушал вполуха, гладил косы своей невесты, а сам никак не мог избавиться от мыслей о вредителе.
Последние два дня он с подозрением наблюдал за окружающими. В страхе обнаружил, что отдельные товарищи, и в том числе Пятналер, нарушают технику безопасности. Однажды услыхал, как Электриса Никаноровна сказала, что она хоть и кухарка, а вот государством не умеет управлять, да вряд ли и научится когда-нибудь. Конечно, это были мелочи и глупости, но разве не из них потом мог вырасти побег зла и предательства? Еще он как-то заметил, что у Революция в газете три описки, две из них — в словах «губком» и «пролетарий». Вдруг умышленно? Нет, глупости, конечно. Но Маратычу Краслен рассказал про все — на всякий случай. Тот был очень благодарен.
В другой раз Кирпичников увидел, как Мотор Петрович (отстающий штамповщик, которого прорабатывали на прошлом собрании) нес домой — ну, в смысле, в свою комнату — мешок с песком. Спросил так, словно бы шутейно, невзначай — зачем, мол, что такое? Тот сказал, что грунт для кактусов. Позвал к себе, растения продемонстрировал: Краслену показалось, что с какой-то очень уж услужливой готовностью. Об этом эпизоде он, конечно, тоже известил начальника завкома и добавил от себя: в горшках для кактусов удобно что-нибудь прятать.
Остальные пролетарии — Краслен это заметил — тоже стали подозрительно смотреть на окружающих. Глядели косо чуть ли не на каждого, включая и Краслена, и Маратыча. Конечно, больше всех гнобили Аверьянова. Он, кажется, струхнул: сказал, что был глупцом, что больше он не станет отпадать от коллектива, что характер у него, конечно, скверный, но, раз на заводе есть вредитель, он готов переступить через себя и пожать руки тем, кто ему лично не нравится. Сборщики рассказывали, что этот чудак на самом деле стал работать с б ольшим рвением, начал делать прозгимнастику со всеми, сделался общительнее, только, как и раньше, никогда не подпевал песням о Родине: кривился, если слышал что-нибудь патриотичное, ворчал, что «режет ухо».
«Может быть шпион таким, как Аверьянов? — думалось Краслену. — Или… Или он ведет себя как коммунист? Как авангардовец? Никто чтоб не подумал? Вот кого бы я не заподозрил никогда?» Он глянул на Бензину. Содрогнулся. Та болтала что-то о будущих детишках вперемешку с рассуждениями насчет гребных команд, пыхтевших в лодках.
— Кто вредитель, как ты думаешь? — прервал ее Кирпичников.
— Какой еще вредитель? — До Бензины не сразу дошло, о чем он думает. Потом она обиделась: — Ты что, меня не слушаешь?! Зачем мы пошли в парк? Чтоб думать о вредителях?! Как будто ты не можешь хоть минуту подумать о чем-нибудь другом? Обо мне, например…
Типичный женский ответ. Или все же?.. Мог бы так сказать вредитель? Просто совпадение! Совпадение! Девушка права, он слишком много думает про все эти дела, пора отвлечься…
В поисках того, что могло бы его отвлечь, Краслен повертел головой и у кромки озера заметил Кларозу Чугунову. Она расхаживала взад-вперед в широких трусах из агитсатина, разрисованных серпами и молотками, и держала на худеньком плечике здоровенное весло. Товарищей с завода Чугунова как будто не замечала.
— Хорошо бы нам дали комнату не в пятом корпусе, а в шестом, — рассуждала между тем Бензина. — Там кровати встроенные и столы откидные, а двери, как в поезде, раздвигаются.
— Ты весь день сегодня только и говоришь о всякой материальной ерунде, — заметил Краслен. — То стулья, то столы, то шкаф, то койка… Скоро так до самоваров с фикусами дойдешь, обывательница!
— Сам ты, Кирпичников, обыватель! — не моргнув глазом ответила девушка. — Согласно статье двадцать седьмой всенародно принятой Конституции С. С. С. М., каждый гражданин имеет право на жилье. Так что и мечтать о жилье законом не возбранятся! А критиковать стремление здоровых пролетарок к отправлению естественных потребностей — это левый уклон и идеалистическое заблуждение!
— Это каких таких потребностей, интересно?
— А вот таких! — Кирпичникову показали язык. — Ладно, сиди. Я сейчас.
Стоило Бензине ненадолго отойти, как Чугунова нарисовалась возле Краслена:
— Товарищ Кирпичников! Вот так счастье, наконец-то хоть один человек с нашего завода!
— Да я, собственно, не один… — ответил Краслен.
Клароза сделала вид, что не слышала этого неприятного замечания. Последующие десять минут она донимала пролетария разговорами о своих трудовых рекордах, заслуженных медалях, правильных поступках и общественных обязанностях.
— Кстати, как тебе мои шортики? — спросила она, решив напроситься на комплимент.
— Неплохие… — из вежливости ответил Краслен. — Этот фасон нынче в моде, я его в газете видел на днях.
Чугунова расплылась в улыбке, но расслабиться и сползти с общественно-значимой на мелколичную тему себе не позволила.
— Да, кстати, о газетах! — заявила она. — Молодец наш Революций! Выявил Непейко, заклеймил его как… сидорову козу! Наш Маратыч скоро новое собрание собирает, внеочередное, по директору решать.
— А что решать-то с ним? — раздался неожиданно голос Бензины. — Гнать, и все тут! Он же следствию мешает! Как только его снимем — сразу же Маратыч и вредителя отыщет.
«Все теперь считают, что Непейко виноват, — решил Краслен. — Народ не ошибается. Ну, значит, так и есть».
Раздался выстрел, и теперь уже гребчихи — две команды — налегли на весла. Мерный плеск воды соединился с доносившимися из громкоговорителя обрывками веселой «Румбы-негры».
На другой день внеочередное собрание завкома постановило освободить Непейко от должности директора. Нового не выбрали: пока вредитель не был обезврежен, назначать кого-то из рабочих на ответственную должность было бы опасно. Все сошлись на том, чтоб комитет стал коллективным руководом предприятия. Маратыч обязался выловить вредителя не позже завершения квартала, а Люсек внес предложение повысить продолжительность рабочего дня на два часа и добровольно помогать рабочим сборочного цеха после смен и в выходные. Предложение было принято почти единогласно: Аверьянов, естественно, выступил против.
6
Прошло две пятидневки. Несмотря на все усилия рабочих, дело шло из рук вон плохо. Процент брака, за которым раньше не особенно следили, а теперь решили пристально наблюдать, вдруг оказался неожиданно высоким и, похоже, даже повышался. Беспокойство нарастало. Пролетарии смотрели друг на друга подозрительно. Красленовы соседи больше не общались, не читали вечерами свежей прессы, не следили коллективно за опасным предприятием знаменитой летчицы, беспосадочно летевшей над тайгой, не спорили о методах борьбы с социалистами и новых кубистических картинах из фойе. Каждый день слышалось о скандалах между пролетариями, заподозрившими друг в друге вредителя. Ходили слухи о каких-то якобы шпионах, шастающих ночами в коридорах комбината: кто-то говорил, что слышит их шаги, другие — что шпион стучится в двери жилячеек, третьи вовсе утверждали, что однажды, выйдя ночью в коридор, увидели агента капитала, но тот был вооружен лучами смерти, и арестовать его не вышло. Решено было выставить часовых. Теперь рабочим, кроме прочего, пришлось еще и бодрствовать ночами — кто дежурил в коридорах, кто на крыше комбината, кто на проходной, кто в своем цеху. По утрам они ходили квелые, зевали и терпели обвинения в плохом качестве работы.
Кое-кто стал поговаривать о том, что надо просить помощи из Центра, мол, самим не справиться. Таких трусливых личностей Люсек честил в газете, обвиняя в недопонимании сути коммунизма, состоящей в полном всенародном самоуправлении, и едко добавлял, что только брюнны с их фашистскими порядками не могут сами думать головой и делают все по указке руководства. Каждый день Люсек писал о бракоделах, опоздавших на работу, равнодушных, зевунах и анекдотчиках, клеймя их как виновных в том, что гад-вредитель до сих пор не обнаружен. На столовской стене каждый день возникал новый список рабочих, мешавших тому, чтобы выполнить план за два года и покончить со шпионом. Там же помещались призывы не жалеть сил на работе, не бояться брать на себя новые обязательства, приходить на смену раньше, уходить с нее позже, дерзать, внедряться, порывать, взлетать, бороться, бросать вызов, грохотать, гореть, кипеть, взрываться.