— Все в порядке, Ева, — ласково проговорил я. — Это я, Клив. Я не обижу тебя.
Она прохрипела:
— Чего ты хочешь?
— Я проходил мимо и захотел увидеть тебя, — ответил я. — Иди, сядь. Все в порядке, не бойся!
Ее глаза оживились. Она облизала пересохшие губы, и голос ее, когда она заговорила, стал звучнее:
— Как ты попал сюда?
— Я увидел, что окно открыто, — сказал я и, пытаясь превратить все в шутку, добавил: — И мне так захотелось увидеть тебя, что я не удержался и проник в дом. Мне и в голову не пришло, что ты испугаешься.
Она стояла у двери. Глаза ее сверкали, ноздри побелели.
— Ты хочешь сказать, что влез в дом, как вор?
— Я понимаю, что не должен был этого делать, но… понимаешь, мне ужасно захотелось увидеть тебя.
У нее перехватило дыхание от злобы.
— Убирайся! — закричала она, настежь открывая дверь. — Убирайся вон, ублюдок!
От мерзких слов я содрогнулся, как от удара.
— Успокойся, Ева! — умолял я. — Не сердись на меня. Так не может больше продолжаться. Я хочу, чтобы ты уехала со мной. Я сделаю для тебя все на свете. Только не сердись!
Она шагнула ко мне. Лицо ее исказила неистовая ярость.
— Сумасшедший идиот! — прошипела она. На губах у Евы выступила пена.
Я зажал уши руками. Ее припадок ужаснул меня. Я почувствовал тошноту. Женщина подскочила ко мне. Глаза ее горели на бледном, как мел, лице. Она была страшна в своей слепой ненависти. Ева бросала мне в лицо жестокие, унизительные ругательства.
— Неужели ты думаешь, что я буду тратить время на такого подонка, как ты? — крикнула она. — Убирайся и не смей являться сюда. Убирайся. Ты увиваешься вокруг меня, как назойливая муха, мне опротивело глядеть на тебя. Толстокожее животное, ты даже не хочешь понять, что здесь ты лишний. Неужели ты воображаешь, что я нуждаюсь в твоих проклятых двадцатидолларовых подачках? Убирайся, не смей попадаться мне на глаза: я не хочу больше видеть твою мерзкую рожу!
Внезапно мой страх пропал. Я задохнулся от ярости и желания обругать и избить разъяренную тварь. Я вскочил на ноги.
— Шлюха, я не позволю тебе оскорблять меня! — заорал я.
Стараясь перекричать меня, она завопила:
— Я знаю, какую игру ты затеял. Ты гораздо хуже любого из подонков, с которыми я спала. Ты решил пользоваться мной бесплатно! Ты хочешь, чтобы я уехала с тобой! Ты, Фарстон, — дешевка! У меня же есть поклонники, не чета тебе. Они богаты, у них в карманах долларов столько, что тебе и не снилось. Эти богачи не прочь жениться на мне. Но мне никто не нужен: ни они, ни ты! Мне опостылели мужчины! Я знаю все их грязные мыслишки и все их уловки. Меня не найдут в канаве вместе с одним из вас. Я знаю, что ты хочешь, но ты не получишь этого от меня!
Мы стояли и смотрели друг на друга. Единственным звуком, который нарушил эту внезапно наступившую тишину, было урчание кошки. Я готов был наброситься на Еву и убить. Меня охватила холодная ярость и решимость покончить с ней.
— Я убью тебя, — прошептал я. — Я буду колотить тебя об стену башкой, пока не размозжу ее. Тебе больше не удастся издеваться над мужчинами и мучить их. Я прикончу тебя!
Ева выпятила губы и плюнула мне в лицо. Она не двинулась с места, когда я вплотную подошел к ней. Только глаза горели бешенством, а маленькие руки сжались в кулаки. Я только протянул руку, чтоб схватить Еву, как ее пальцы впились мне в лицо. Она вцепилась в меня, как кошка, и не вырвала мне глаза только потому, что я резко откинул голову. Евины ногти вонзились мне в нос и щеки. От ярости и боли я ослеп. Я поднял руку, чтобы ударить обидчицу, но она отскочила в сторону, и мой кулак, минуя цель, с размаху врезался в стену. Я заорал от боли и бессильной злобы. Ева, воспользовавшись моментом, выбежала из комнаты и бросилась на кухню, где стоял телефон, но не успела попросить о помощи: я загородил проход своим телом и отрезал Еве путь к отступлению. Я смотрел на нее, чувствуя, как кровь из глубоких царапин заливает мне лицо. Женщина прижалась к стене, сложив руки за спиной и следя за мной блестящими глазами. Опять я не увидел ни тени страха на ее лице, когда бросился на нее. Я только собирался изловчиться нанести удар Еве, а она, опередив меня, хлестнула по моему лицу зажатой в руке собачьей плетью. Я попытался завладеть орудием Евы, но она снова ударила меня. Удар пришелся по плечу и ожег кожу, словно к ней прикоснулось раскаленное докрасна железо. Я закричал и стал осыпать разбушевавшуюся проститутку ругательствами. Я попытался поймать плетку, но она, просвистев по воздуху, опустилась на мою голову. Ева с быстротой ящерицы метнулась в сторону, обернулась и снова ударила меня плеткой по лицу. Я покачнулся. Женщина подбежала ко мне. Зубы ее обнажились в оскале, глаза полыхали злорадным огнем. Эта садистка стала размеренно и методично хлестать меня плеткой по голове, по спине и по шее. Одурев от боли, я кинулся к двери, чтобы выскочить вон, но мой палач настиг меня. Мне негде было скрыться от свистящей в воздухе плетки, которая снова и снова врезалась в кожу, оставляя на ней горящие огнем красно-белые вздувшиеся шрамы. Я споткнулся о стул. В это время хлыст впился мне в глаз. Закричав от нестерпимой боли, я упал на колени. Когда женщина в ярости хлестала меня по незащищенной голове, послышался слабый стук в дверь. Плеть замерла в воздухе — и неистовая, безумная атака прекратилась. Я растянулся на полу, кровь ударяла в уши, тело горело и саднило. Где-то далеко в темноте слышались неясные голоса. Потом кто-то схватил меня за шиворот и поставил на ноги. Едва не заплакав от боли, я рванулся вперед. Передо мной стоял Херви Берсу. Его пропахшее виски дыхание было мне отвратительным.