— Почему не отвечаешь на вопрос, в какое время и куда ушел от тебя Гога-Самолет?
— Вот те крест, — Дунечка перекрестилась, — не знаю. Ну, выпили вчера самую малость, чтоб чуток поправиться. Поговорили недолго. Потом улетел Самолет. Куда — он мне не докладывает. А часов у меня в доме нет, чтобы время глядеть.
— Если что знаете, не скрывайте, — вмешался Антон. — Дело очень серьезное.
Дунечка удивленно повернулась к нему заплывшим глазом, будто только сейчас заметила, что в избе, кроме участкового, есть еще посетитель.
— Чего мне скрывать? — торопливо захрипела она. — Кто мне Самолет? Кум, брат, сват?.. — и опять заканючила, размазывая по опухшему лицу хмельные слезы: — Больная я насквозь, лечиться надо…
Так ничего и не добившись, Бирюков с участковым вышли из душной, пропахшей тройным одеколоном избушки и, оказавшись на свежем воздухе, глубоко вздохнули. Сияло яркое июльское солнце. Под голубым небом буйно зеленели умытые ночным ливнем высокие тополя.
Участковый первым нарушил молчание:
— Знает пьянчужка что-то о Самолете. Вон как отрекаться от него начала. И синяк, как я приметил, свой прикрывает, вроде стесняется. Раньше подобных украшений не стеснялась, напоказ все выставляла. Не Гога ли Самолет огрел ее по глазу?
— Надо бы повежливее с нею, — сказал Антон.
— Думаете, превысил полномочия? С Дунечкой по-вежливому нельзя — вмиг обматерит. В вытрезвитель, товарищ Бирюков, надо ее отправить. Трезвая она покладистей становится, все расскажет.
— Не такая уж она и хмельная, — безнадежно махнул рукой Антон и, попросив участкового, если появятся новые сведения о магазине, немедленно сообщить их уголовному розыску, поехал на автобусе в райотдел.
Слава Голубев тоже вернулся ни с чем.
— Пустой номер, — не дожидаясь вопроса, сказал он Бирюкову. — Костырев и Мохов два дня назад выехали из райцентра неизвестно куда.
— С кем разговаривал? — спросил Антон.
— С матерью Костырева. Говорит, сын завербовался на север. Больше ничего не знает. Был у родителей Мохова. Они вообще не ведают, где их чадо обитается.
3. Ловля «блох»
На следующий день Бирюков пришел на работу раньше обычного, рассчитывая, пока никто не мешает, на свежую голову обмозговать происшествие. Отомкнув ключом дверь, прошелся по узкому своему кабинетику, сел за стол. Казалось, отпуска вовсе и не было. Как всегда поутру, пол кабинета чисто вымыт, на столе — ни пылинки и даже на перекидном календаре сегодняшнее число — 16 июля, понедельник. «Преступление совершено в ночь с субботы на воскресенье», — машинально подумал Антон и стал размышлять.
Создавалось впечатление, что в магазин, словно соревнуясь, проникли два преступника. При этом — каждый своим путем: один влез через выставленное окно, другой — через взломанную заднюю дверь. Или это — своего рода маскировка, чтобы запутать следствие? И еще труп Гоганкина…
«Позвоню-ка Медникову, как у него дела», — решил Бирюков и придвинул к себе телефонный аппарат. Услышав в трубке знакомый голос судмедэксперта, сказал:
— Здравствуй, Боря. Чем порадуешь?
— Земные радости ничтожны, — в обычной своей манере изрек Медников. — Строчу вот следователю заключение.
— Ну, что там? Скажи коротенько.
— Коротенько говоря, смерть гражданина Гоганкина наступила в результате острой сердечной недостаточности. Еще короче — умер от разрыва сердца.
— С чего бы вдруг этот разрыв произошел?
— Причин медицина знает много. Слабенькое сердчишко может отказать от большой физической перегрузки, от чрезмерной радости, испуга… от алкогольного отравления. Энциклопедические сведения, думаю, тебе не нужны, поэтому в своем заключении указываю две предполагаемых причины смерти. Первая — от испуга, вторая — от алкогольного отравления. Труп буквально пробальзамирован тройным одеколоном, а внутренние органы настолько разрушены, что более наглядного примера для иллюстрации пагубного влияния алкоголя трудно подыскать.
— Тебе не показалось, что лицо мертвеца было какое-то необычное?
— Нет. Этого мне не показалось, — Медников помолчал. — Все дело в том, что Гога-Самолет даже в лучшие свои годы не был красавцем. Черты его лица, строение черепа лишний раз подтверждают дарвиновское учение, что человек произошел от обезьяны.
— Все шутишь?
— Отчасти. У Гоганкина — череп врожденного дебила, рот набок и в придачу с глазными мышцами не все в порядке. Встречал когда-нибудь людей, спящих с полуоткрытыми глазами? Вот Гоганкин из них.
— Выходит, смерть не насильственная?
— На трупе, кроме пустячного пореза руки, нет ни малейших следов насилия. Расследование кражи пойдет, как говорится, по вашему ведомству.
— Спасибо, обрадовал, — со вздохом сказал Антон.
Вскоре после этого разговора в кабинет к Бирюкову зашел следователь Маслюков. Передавая Антону тощенький скоросшиватель, он хмуро заговорил:
— Запарился, Антон Игнатьевич, я с хищением на продовольственной базе, а тут еще это ЧП свалилось. Подполковник говорит, что из оперативников вы с Голубевым будете мне помогать. Полистай материал, ознакомься. Здесь постановление о возбуждении уголовного дела, протокол осмотра места происшествия, показания некоторых свидетелей, но многое надо уточнять. Скоро должны прийти завмаг и ее сменщица. Допроси их еще разок, что-то они скрывают. Потом надо будет все-таки разыскать Костырева и Мохова. После, когда закончится в магазине учет и станет известна точная сумма убытка, посовещаемся. К тому времени эксперты наши дадут заключения…
— Понятно, Василий Алексеевич, — ответил Бирюков. — Начинаю работать, словно трактор после капитального ремонта.
— Давай. Будут вопросы — я у себя.
За чтением материалов начатого расследования Антон не заметил, как промелькнуло время. В дверь кабинета осторожно постучали. С повесткой в руке робко вошла девушка лет двадцати, не больше. Смущенно сказала:
— Чурсина…
Бирюков показал на стул, приглашая сесть, и уточнил:
— Чурсина Лидия Ивановна?
— Да.
— Заведующая магазином, Мария Ивановна, не родня вам?
— Нет. У нас одинаковое отчество и только.
Девушка осторожно присела на краешек стула. Сцепив в пальцах руки, прикрыла ими обнаженные колени. Чтобы дать ей время успокоиться, Антон неторопливо заполнил формальную часть протокола и попросил:
— Расскажите, что вам известно о происшествии в магазине.
— Ничего, — Чурсина покраснела. — Мы с Марией Ивановной работаем поочередно. Неделю она, неделю — я. Пересменка в воскресенье вечером. Вчера я пришла в магазин, чтобы принять смену, а там… Сами знаете.
— Что же привело воров в ваш магазин?
Чурсина пожала плечами. Лицо ее горело нервными пятнами, а сцепленные на коленях пальцы рук заметно дрожали, хотя было видно, что она изо всех сил старается эту дрожь сдержать.
— Не за тройным же одеколоном воры лезли, — не дождавшись ответа, сказал Бирюков. — Видимо, было в магазине что-то ценное.
— Может, на золотые часы позарились, — тихо проговорила Чурсина. — В пятницу Мария Ивановна получила с базы партию золотых часов.
Антон насторожился:
— И все они украдены?
— Нет. Больше половины в тот же день с оплатой по перечислению закупила Сельхозтехника для премирования своих рабочих. Двое были проданы в субботу, об остальных ничего не знаю.
— Откуда вам известно, сколько продано, сколько Сельхозтехника закупила, если ни в пятницу, ни в субботу вы не работали?
— В субботу, узнав, что поступили часы, я зашла в магазин и купила себе одни часики, а другие купил пришедший со мной товарищ. О Сельхозтехнике мне Мария Ивановна сказала.
— Фамилию своего товарища назвать можете?
Лицо Чурсиной стало ярко-красным.
— Мы мало знакомы.
— Но имя хотя бы, надеюсь, знаете?
— Нет, не знаю.
— Странное знакомство…
Чурсина промолчала. Уставившись взглядом в пол, она, как капризный ребенок, на все вопросы стала отвечать одним и тем же: «Не знаю, не знаю, не знаю…» В конце концов Бирюкову надоело толочь в ступе воду. Антон прекратил допрос и, положив перед Чурсиной заполненный протокол, попросил: