Сашка смущаясь и, видать по всему, волнуясь начал доставать из пакета куклу. Его руки тряслись, а кукла запуталась в бумаге, в которую была завёрнута. Но вот гомункулюс развёрнут, одет на руку... - -Здравствуй Соня! Я твоя будущая лучшая подружка!.. Что-то ты какая-то кислая! А ты знаешь, что грусть заразная вещь, если один начинает грустить, то и другому становится очень грустно. Всё вокруг становится серым и угрюмым. Тускнеют солнце и звёзды, блёкнут краски и исчезают запахи, всё становится одноообразно-скучным и противным... А знаешь, это очень легко лечится... Вот смотри! Надуй и выпяти вперёд нижнюю губку, нахмурь брови и опусти кончики глаз. Ба! Да тебе этого и делать не надо! Вот так и выглядит хмурый и скучный человек... А вот давай растянем губы в улыбке и не бойся показать зубы миру, пусть думает, что ты его не боишься. Широко раскрой глаза и поморгай ими! Чувствуешь, как грусть сама куда-то уходит... Улыбка — самое главное лекарство на свете! Соня , широко раскрыв рот, заворожённо смотрела на эту клоунаду. Весь мир сузился для неё до размеров этой яркой, необычной игрушки, которая жила собственной жизнью на руке Сашка. Сегодня был самый счастливый день в её жизни. Кто-то услышал её неоформившиеся мечты и подарил ей настоящий подарок. Фил довольно посматривал на них обоих. На Сашку, светившегося от счастья и устроившего настоящий спектакль, на Соню в радостном упоении смотревшей на куклу и периодически нежно трогавшую её, словно боясь, что она исчезнет. Через пару минут и входа в палату толпились другие дети. Худые, лысыми головами от курсов химиотерапии, но радостные и счастливые, ведь счастье — разовая вещь, первый луч солнца, открытые после сна глаза, прикосновение любимого человека, оно неуловимо-быстротечно, высшая иллюзия чувств, когда ты понял, что счастлив оно сразу исчезает, становится твоей историей, самым тёплым воспоминанием , единственно важным , тем что с тобою было...
Они ещё долго были у Сони. Сашка объяснял, как её одевать на руку, за какие крючочки тянуть и всё такое. За всей этой суетой напряжённое ожидание завтрашней операции ослабло и вскоре довольная Соня уснула на руках матери. Говорят. когда ребёнок спит смолкают даже звуки канонады, чувствуя свою неуместность. Сашок и Филя потихоньку стали собираться. Договорились встретиться завтра. Самый тяжёлый день, день операции твоего ребёнка. Соня стала их общим ребёнком. Дорогим и любимым....
Филя плохо помнил сам день операции... Возле палаты Сони собралась небольшая группа поддежки. Был Сашка, дедушка с бабушкой, ещё несколько знакомых. Подошли несколько ребят из соседних палат. Филя помнил их глаза. Это взрослые глаза хроники о канцлагерях времён войны. Голые черепа и серьёзные большие глаза. Вся грусть и невыплаканные слёзы этого мира. Даже когда они улыбались, их глаза оставались грустными. Это были дети подведённые Богом к краю и моментально повзрослевшие и понимающие всё. Их проводы были немногословны, но они были переполнены искренностью. Эти молчаливые объятия бросали взрослых в дрожь, если можно , что то сказать молча, то это был тот самый диалог.. Мед. сестра категорически не разрешала Соне взять куклу с собой. Нельзя и всё. Операционная. Филя понимал это , но душа противилась. Сонины слёзы лились ручьём. Она судорожно всхлипывала и худенькие плечи ходили ходуном под рубашкой. Пришедший представительный анестезиолог быстро въехал в ситуацию и, улыбнувшись, сказал Соне, что они куклу обязательно возьмут с собой, но она полежит у него на подоконнике и Соня сможет смотреть на неё. Консенсус был достигнут и все сразу успокоились. Двери в лифт закрылись и все остались в неловком молчании, трепетании душ и сердец и том самом тоскливом ожидании, где надежда на лучшее борется с нетерпением застывшего времени, опасаясь услышать худшее и до конца не веря, что такое вообще возможно. Ожидание — страшное наказание , томление духа и эквилибристические пассажи на натянутых нервах, пролог возможного счастья или наоборот несчастья, подброшенная судьбою вверх и застывшая монета, медленно падающая на застывшую в ожидании ладонь... А иногда причудливая судьба ставит монету на ребро, давая возможность проститься, этакий кредит времени , последняя возможность посмотреть друг другу в глаза взявшись за руки, последнее прости и до скорой встречи...
Прошло три часа... Как порою мучительно больно может течь время, разрывая нервы текущими по каплям минутами, в эти мгновения невозможно думать ни о чём, щемящая пустота ожидания, балансирующая на грани надежды и веры в чудо, робкая уверенность, что всё обязательно будет хорошо и никак иначе... Двери лифта отворились и в коридор вывалился вспотевший доктор. Его распахнутый халат, из под которого виднелась стиранная зелёная униформа в разводах пота и съехавший на бок примятый колпак, говорили, что операционной бригаде досталось по полной программе. В его руки как-то неестественно и нелепо сжимали куклу... Он растерянно и как-то непонимающе оглядел всех, словно проснувшийся рано утром человек, медленно приходящий в себя и с трудом впихивающий своё сознание в окружающую реальность. Все, дружно вскочившие при открытии дверей лифта, молчали, боясь услышать самое страшное. Иногда тишина страшнее всяких слов и причитаний, агония надежды и веры в чудо, страшный приговор, от которого пытается убежать израненное сознание... Но доктор, вдруг как-то робко улыбнулся, прокашлялся и оглядывая их всех сказал: - Всё обошлось!.. - и с гордостью, по-детски, выпалил, - Мы смогли, сделали!.. И снова засмущался, лепеча какие-то глупости и неловко отбиваясь от объятий Сониной мамы... Фил вдруг почувствовал, как ослабели его ноги и он обессиленно сел на потёртый диван позади себя, а по щекам предательски текли слёзы... Слава Богу! Слава Богу!.. А доктор уже улыбаясь объяснял, что Соня пока спит после наркоза и до операции она попросила его отнести куклу маме. Чтобы она положила её спать, ведь Соня не сможет, она будет занята на операции...
Соня прожила ещё три года. Все три года Фил был рядом, они виделись почти каждый месяц, словно Господь возвращал его к девочке из странствий. Он видел, как таял на глазах этот мотылёк, как в её глазах поселилась недетская и мудрость и приятие своего креста, недоступное и для многих взрослых. В последний раз он навестил её в той же больнице, она обхватила своими тоненькими руками его большую ладонь и долго не отпускала. Его просто потрясло её молчаливое мужество. Серьёзно глядя на него она прошептала: - Маму жалко... А ещё, когда я умру, ты приходи ко мне на могилку, как сейчас, чтобы мне было не очень одиноко... А потом мы все обязательно встретимся... Ведь у Бога все живы...
Есть что-то неестественно жестокое в смерти детей. Это словно оборванный полёт, прервавшийся в самом начале, огонь, способный растопить самые ожесточённые сердца, вечная непрекращающаяся и незаглушаемая ничем боль, навсегда остающаяся с нами... Дети это наше лучшее, наше всё, наша надежда и будущее, без них мы никто...
Фил часто приходил на Сонину могилку. Молчаливый мраморный белый ангел был всегда прекрасен, и среди золота и багрянца осени, и в изумруде травы лета , и на переливающемся искорками пушистом снегу. Лицо ангела было неуловимо похоже на Сонино, как будто он на минутку затих, чтобы послушать твои слова, мост между тобою и вечностью, отчаянием и надеждой, верой, что главная встреча ещё впереди...