— И что теперь? — почесал затылок Шмель.
— Ещё и мост взорвали, скоты… — недовольство и отвращение так и сквозило в голосе девушки. Следующие её слова состояли сплошь из непечатных выражений.
Дима же просто стоял и обалдело оглядывался, всё ещё не веря, что такое, вообще, может произойти.
Стаб, вернее, поселение, оказалось мертво. Нет, не заражённые здесь порезвились. Да и, наверное, лучше, чтобы твари разрушили этот посёлок, а не люди… причём, одни из самых конченых представителей…
Ещё только выехав на огромное поле из довольно густого елового леса, окружающего речное поселение с романтичным названием, стало видно, что–то не так. Насторожились ещё больше. Подъехав ближе, удивились распахнутым настежь воротам. Медоед тут же сообщил, что живых в радиусе его охвата нет…
В мёртвое поселение въезжали осторожно и медленно. И увиденная картина поразила как своей жестокостью, так и извращённым садизмом… даже у муров такой «фантазии» не было…
Трупы, гроздьями свисающие с фонарных столбов, привязанные за руки или ноги. Наполовину обглоданные или вовсе без нижней части. Специально так низко вешали. Нагие, с вырезанными на спине или груди фашистскими крестами. Многие трупы изуродованы, без ушей, губ, век, скальпов или щёк. Женские тела, коих было всё же намного меньше, тоже подверглись издевательствам, отрезанные груди, разрезанные рты, срезанные скальпы.
Всё–таки хорошо, что следом пришли заражённые и основательно здесь всё подчистили, оставив, в основном, костяки. Не так сильно действует на психику. Медоеду, если не «смотреть» в кластер, по боку, в Пекле всё гораздо кровавее и «мяснее», а вот Анжелика явно таких картин ещё не видела. Отдельно, с одним–двумя телами возможно, но вот так, чтобы десятки трупов и растерзанные останки в одном месте, кровища, куда ни глянь… проняло девушку. Рот зажала рукой, побледнела, как мел. Шмель сжал губы в ниточку, заиграл желваками на лице, осматривая остатки произошедшей здесь резни…
Целых зданий не осталось. Некоторые сгорели, другие лишь частично пострадали от огня. Но все носили следы перестрелок. Стены во многих местах выщерблены попаданиями пуль. Деревянные дома, вообще, в решето, либо полностью выгоревшие, угрюмо чернели обугленными останками. На стенах домов, во многих местах нарисована чёрным фашистская свастика. И Медоед снова задался извечным вопросом, зачем люди делают такое друг с другом?! Чего им не хватает? Ништяков для жизни вон, бери сколько угодно, валится бесконечно! Нет же… надо обязательно подгадить соседу, а то и вовсе, замучить…
Но больше всего отвращал запах. Воняло гарью и гнилью, хорошо так воняло. Дима думал, что девушку начнёт тошнить, однако, нет, дальше нескольких позывов не зашло.
На подъезде к мосту, поняли, взорван. И сразу возник вопрос, зачем подорвали мост? Ответила Анжелика, когда выбрались из машины. Возле реки поддувал ветерок и совсем не пахло. Большие лодки, к слову, тоже оказались затоплены. Либо увели. И трупов здесь почти не было.
— В этом районе, на тысячу километров только две переправы. Здесь и у этих ублюдских фашистов. Дальше, на Север, километров через сто, Чернота начинается, широкая и длинная полоса с Востока на Запад или, наоборот, хрен разберёшь, где начало. От реки на Восток почти тысячу километров тянется, проходы есть, но узко и очень опасно. На Запад сколько, не знаю. Шириной доходит, местами, до ста пятидесяти, двухсот километров. А звери эти, фашики, чтобы их самих так же, похоже, решили под себя переправу всю подмять…
— Мда-а… — протянул Шмель.
На том берегу вторая часть поселения так же оказалась вырезана, видно даже с этого берега было.
— Что делать будем? — спросила девушка.
— На юг ехать, что ещё остаётся. Через Черноту вообще не вариант, одной машиной не проедем точно. А объезжать… — вздохнул раздражённо кваз, пнув попавшуюся головешку под ногой.
— А ты что думаешь? — поинтересовалась у Медоеда Анжелика.
— Вам не понравится, что я думаю… — протянул он. — Но это единственная возможность сэкономить кучу времени. Либо бросать машину и перебираться через реку на любой из тех лоханок, — показал рукой на десяток вытащенных на берег вёсельных лодок.
— Не вариант, Медоед. Ни тот, ни этот. Сам же понимаешь, — сказал кваз.
— Понимаю. И так же понимаю, что иначе мы теряем огромное количество времени.
— А мы спешим?
Дима задумался. Последние два дня ему снился отец. Безумие, сумасшедшие рубки с тварями, отчаяние, безысходность, равнодушие и нежелание больше жить. Смерти он не искал, но и не берёг себя. Совсем. Медоед после таких снов просыпался весь в холодном поту и с дичайшим желанием убивать всё живое вокруг. А потом резко накатывала апатия и душераздирающее чувство вины. Вчера разбудил, вот, и Анжелику. Испугал её даже, та аж за пистолет в темноте схватилась. Дима видел. А когда у парня схлынула эта безумная ярость и затопило чувством вины, в комок сжалась вся. Кое–что Дима уже начал понимать, но слишком невероятна оказывалась догадка. И ведь на поверхности, сразу мог догадаться. Надо проверять. А девушка, с утра, что хорошо, вопросов задавать не стала, только взглянула мельком.