А спустя мгновение Тритон вынужден был неслабо удивиться. Да что там — он испытал настоящий шок. Ассимиляция с сознанием пленника уже близилась к концу, когда он наткнулся на преграду. И этот ментальный барьер в голове мутноватого новичка оказался мощней, чем у самых прожженных ментатов, с которыми ему доводилось сталкиваться. Он словно наткнулся на маленькую сейфовую дверь внутри чужой головы, об которую безуспешно разбивались все потуги его способности. Тритон напрягся, взламывая его мозг, чего не делал уже очень давно, но соотношение потраченных усилий и прогресса проникновения в закутки чужого сознания было абсурдно-незначительным. Ему пришлось использовать каждую крупицу собственных сил; только после этого иллюзорная «дверь» со скрипом приоткрылась, открывая ему доступ в темный угол чужого разума, по непонятным для Тритона причинам отгороженный мощной ментальной блокадой. Пожалеть об этом он уже не успел.
— Еда! Еда! ЕДААААААА!
Из-за разрушенного барьера в разум мура проникла голодная, нечеловеческая сущность, впившись в его сознание когтями кошмарных видений.
Лидер муров был плохим, ужасным человеком. Убийцей, садистом, эгоистичным подонком. Но при всем при этом он оставался человеком. Голод, скинув с себя оковы, захлестнул его мозг лавиной собственных воспоминаний. За секунду Тритон испытал на себе весь ужас нечеловеческого существования: охота на людей и пожирание их горячего, кровоточащего мяса; инстинкты уродливого мутанта, принуждающие его убивать женщин, детей, стариков и даже себе подобных, чтобы утолить это всепоглощающее, необъятное чувство голода, сопровождавшее его всюду, куда бы он ни отправился. Голод неделями старательно подтачивал здравый смысл Дикаря по ночам, отравляя собой его сны. Но сейчас он получил полную свободу действий и, воспользовавшись этим, просто уничтожил личность освободившего его человека. Тритон сполз со стула на пол и задергался, как в эпилептическом припадке, со стуком ударяясь затылком о бетонный пол. Его собственный дар сыграл с ним дурную шутку.
— Босс? Босс!!!
Охранники, что прежде безмолвно стояли за спиной пленника, бросились к своему предводителю. Они десятки раз видели, как Тритон порабощает умы своих пленников и берет их под полный контроль, но такое, как сегодня, с ним случилось впервые. Так что их недоумение и безотчетный страх вполне можно понять. Им ли не знать, как страшен главарь Чертей в гневе. И угодить под его горячую руку никто из них не хотел. Вот только бояться им стоило совсем другого. Пока они пытались привести в чувство пускавшего слюни свихнувшегося идиота, с треском лопнули пластиковые стяжки наручников, за их спинами поднялась на ноги хрипло урчащая тень. Только один из ренегатов успел повернуть голову, прежде чем скрюченные, словно когти гарпии, пальцы, окруженные невидимым и неразрушимым барьером, вонзились ему в затылок и рывком сорвали скальп с черепа вместе с ухом, содержимым левой глазницы и частью гортани. В следующую секунду нападавший навалился на второго мура, с нечеловеческой силой сдавив ему череп руками, от чего тот лопнул, словно перезревший апельсин. Кровь брызнула из ушей и глаз, здоровяк умер в мгновение ока. Его коллеге повезло меньше. Он еще несколько минут хрипел от невыносимой боли, ощущая, как челюсти убийцы отрывают от его лица куски плоти и хрящей. Разорванная в лоскуты гортань стала настоящим подарком — оставшись без кислорода, страдающий от невыносимой боли мозг, в конце концов, соскользнул в дымку бессознательности, чтобы уже никогда больше не очнуться вновь.
Сознание снова плавало в черной густой жиже, постепенно проваливаясь все глубже. Туда, где нет ничего, кроме космического чувства голода. Там нет места радости, печали, счастью или грусти. Один лишь необъятный голод, который было невозможно утолить, как бы сильно ты не старался.
«Мне нужно всплыть! Я должен вырваться из этого места прямо сейчас! Иначе останусь тут навечно…».
Но тягучая субстанция, густая и черная, как смола, не желала его отпускать.
— Еда! Едааааа!
— Заткнись!
— ЕДА! ЕДА!!!
Нечеловеческий, жуткий зов проникал в каждый уголок сознания, заполняя собой все вокруг. Казалось, в мире больше не существовало ничего кроме этого простого слова, которое давило на него тяжелей тысячетонного пресса. Он напряг все свои силы.
— Иди… нахрен… урод … гребаный!