В пути мы делали регулярные остановки, сверялись с картой. Я вообще старался выдерживать тот же самый путь, по которому уже ехал. Карта была неплохая, она показывала, что есть возможность срезать, только вот картография подразумевает неизменность рельефа, а с этим в Улье некоторые проблемы. Так что, лучше так, по памяти.
Оказалось, что если знать, куда едешь, то добраться можно гораздо быстрее. Время едва перевалило за полдень, а мы уже выехали на место, где нас догнали преследователи. Сгоревшая машина была здесь, вторую кто-то оттащил на обочину. Трупов не видно, видимо, зомбаки прибрали. Отсюда до цели было рукой подать.
Не доехали мы всего ничего, километров пять-шесть. Машины оставили, пехоты при поддержке БТРов и самоходки, начала разворачиваться для окружения поселения. Густой лес способствовал скрытности. Обнаружили нас в последний момент, когда солдаты стояли уже под самыми стенами. А я, естественно, расположился в отдалении, устанавливая винтовку на сошки.
Часовой на вышке прореагировал резким разворотом и попыткой вскинуть гранатомёт. Не успел. Пуля из моей винтовки снесла ему голову, а потом и его товарищу на соседней вышке. Ворота, которыми оперативно заменили шлагбаум после нашего побега, были вынесены снарядом, а пулемёты БТРов снесли оставшиеся вышки. Бой закончился, не успев начаться, только что наши напали, и вот уже выводят пленных.
Фатима, протолкавшись сквозь цепь бойцов, внимательно смотрела в лица тех, кого захватили, выискивая знакомых. Поиск увенчался успехом. Она нашла, кого искала, схватила его за воротник, выдёргивая из общей массы, и посмотрела в глаза. Дальнейшие события я понимал, но как-то верилось с трудом, даже в то, что видишь. Мужчины всё-таки опережают женщин в жестокости, но только в командном зачёте. А в индивидуальном женщины порой способны на такое, что и у меня волосы на заднице зашевелятся.
А произошло следующее. Мужик в камуфляже, высокий, крепкий, но с пропитой рожей, вдруг резко расплылся в улыбке идиота. Глаза его стали мутными, видно было, что кроме Фатимы он никого и ничего не видит, а она проговорила шёпотом, похожим на шипение змеи:
— Карпик, дорогой, ты меня любишь?
Захлёбываясь слюнями, тот был не способен говорить, но закивал активно.
— Ты готов для меня на всё?
От кивания его голова готова была отвалиться, и, надо сказать, это было бы для него не самым худшим вариантом развития событий. Но вышло иначе. Улей в лице Фатимы приготовил ему участь похуже. Она протянула ему нож.
— Сними штаны, дорогой, ну же, мне это нужно…
Тот безропотно расстегнул ремень и стянул брюки с трусами до колен.
— Твои яйца, — продолжала шипеть Фатима, — отдай их мне, они мне нужны.
Карпик взял нож и, даже не поморщившись, начал себя резать. Через полминуты он, всё так же улыбаясь протянул ей кровавый комок, а сам, постояв ещё немного, упал на колени и скоро потерял сознание от потери крови, которая хлестала по ляжкам, как из брандспойта. Кого-то стошнило, кто-то одобрительно покивал, один из солдат заметил:
— Умер счастливым.
Фатима развернулась и, почему-то с грустным видом, ушла в машину. То ли сама испугалась содеянного, то ли не насытилась местью.
А мы с Бородиным, прихватив местного курбаши, отправились на допрос, который решили проводить в местной "администрации". Был это мужик за сорок, крепкий, угрюмый, весь расписанный татуировками, свидетельствующими о богатом тюремном опыте. Тонкая майка, надетая по причине жаркой погоды, выставляла их напоказ.
Для допроса мы привязали его к креслу, я прихватил некоторые инструменты, хотя не понимал, почему бы не использовать повторно Фатиму. Пусть так же на него посмотрит, и он сразу выложит даже все подробности половой жизни своей мамы. Потом Бородин объяснил, что дар у неё развит ещё слабо и требует длительной перезарядки. Тогда стало непонятно, зачем было расходовать одноразовую нимфу для сведения мелочных счётов. Ну, да ладно, их проблемы. Бородин начал допрос:
— Представляться вас я не прошу. Как вас зовут, нам не интересно. Нас интересуют некоторые другие вопросы. Вы дадите ответы на них. Учтите, я ментат и сразу почувствую ложь.
— Чувствуй, что хочешь, только и говорить я тебе ничего не буду. Не заставишь, — мужик был определённо не труслив.
— Не заставит, — подтвердил я, доставая из кармана плоскогубцы, — для этого есть я.
Захватив плоскогубцами указательный палец на его правой руке я сдавил первую фалангу, расплющивая её до толщины бумажного листа. Вырвавшийся у него крик перешёл в стон, потом в хрип, а потом он повис на удерживающих его верёвках, издавая звуки, похожие на громкую икоту.
— Задавайте вопросы, товарищ капитан, — сказал я, протирая руки и инструмент от крови платком.
— Вопрос первый, — Бородин внимательно смотрел ему в глаза, — где находится ферма?
— Всё равно убьёте, — прохрипел он.
— Размечтался! Я тебя мучить буду не меньше трёх суток, ты меня умолять будешь тебя убить, да не допросишься, — с этими словами я повторил процедуру с пальцем уже левой руки, он хоть и взвыл, но пока был в сознании.
— Вопрос повторить? — ласково спросил Бородин.
— В горах, десять километров отсюда, там без меня не найдёте, отведу, если жив буду.
— Врёт, — коротко сказал капитан.
Я кивнул и взял отвёртку, которая лежала и нагревалась в пламени керосиновой лампы. Сочтя температуру достаточной, я взял её и приложил к его шее в районе первого позвонка, орать у него сил уже не было, но тонкий визг подтвердил действенность приёма.
— Дорога, грунтовка, на север почти прямо, в ворота упирается, — он говорил, словно с набитым ртом. Язык, что ли, прикусил, когда орал?
— Уже лучше, теперь о том, какая там охрана?
— Да… никакая. Шесть человек, автоматчики. Они ведь, тушки эти, никуда не побегут. Слабые от потери крови, да и повырезали уже многое у них.
Я взял нож и одним взмахом отрезал его левое ухо. Кровь ручьём потекла по шее, а я, для усиления эффекта, навис над ним и стал это ухо с хрустом жевать, глядя на него бешеными глазами.
— Повырезали, говоришь.
Бородин отодвинул меня и попросил не мешать вести допрос. Снова встав за спиной пытуемого, я незаметно выплюнул ухо и вытер рот платком.
— Вопрос следующий, как осуществляется контакт с внешниками?
Мужик, видимо, был мазохистом. Невозможно бояться далёких внешников больше, чем человека, который здесь и сейчас режет тебя на части. Увидев его заминку, я снова взял раскалённую отвёртку и вставил её на этот раз в ухо. Зашипело и запахло палёной шерстью. Допрашиваемый на несколько секунд вырубился, но мы полили его водой и привели в чувство.
— Вертолётная площадка, вертолёт они присылают, забирают контейнеры, оставляют новые пустые, смотрят пациентов и определяют, кого пора на стол.
— А кто их режет? У вас доктор есть?
— Есть один коновал. Он хирургом был в том мире, вроде как, даже хорошим хирургом, а потом в Улье к нам попал. Его на стол хотели, а как узнали, кто он, так к делу пристроили.
Пока Бородин обдумывал следующий вопрос, я сделал на его плече круговой надрез, обводя татуировку с церковной тематикой, после чего, захватив край кожи пассатижами, одним резким движением оторвал её. Глядя на изображение Божьей матери с младенцем, он заплакал.
— Когда прилетят в следующий раз? — спросил Бородин.
— Послезавтрааааа… — промычал уже мало что соображающий пациент.
— Собственно, у меня всё, — подвёл итог Бородин.
— А у меня — нет, — возразил ему я.
— А что ты ещё делать собрался?
— Как что? — я показал ему окровавленный кусок кожи, — свежевать, конечно, представляешь, какой барабан получится? С рисунками. Или обложку для книги. Я пока не решил.
Пытуемый стал мелко дрожать и подвывать сквозь слёзы. Я думал, что Бородин его сейчас застрелит, но он вышел из комнаты и приказал грузить. Если я правильно понял, всех отвезут на базу. Надеюсь, для суда и расстрела. Всё же так просто я его не отпустил. Трость с черепом, описав едва уловимую глазом блестящую дугу, легко, как мне показалось, стукнула его в колено. Нога согнулась в ту сторону, куда обычно не сгибается. Осколки костей порвали кожу изнутри, хлынула кровь. Пациент отключился, теперь уже окончательно. Когда его выволокли во двор, солдат, пощупав пульс, отрицательно покачал головой. Не выдержал болевого шока. Бородин, тем не менее, приказал: