Справа у нас была пропасть, на дне которой широкий ручей казался узкой струйкой; за пропастью вздымались высочайшие горы; слева стеной стояли неприступные каменистые глыбы, высоко поднимавшиеся под самое небо. Ущелье было узко, дико и как-то подавляло нас, стесняя дыхание. Несколько человек болгар попались нам навстречу с навьюченными лошадьми, и на наш вопрос «где находится генерал Гурко?» объяснили, что Гурко ушел очень далеко, что Казанлык взят нашими войсками и что до Казанлыка остается еще верст 40–50. При выходе из ущелья мы встретили еще более многочисленную партию болгар, человек тридцать с женщинами и детьми, которые только и делали, что повторяли:
– Турци, турци, много турци!
В эту минуту мы выезжали из Балканских гор в Казанлыкскую долину. После узкого ущелья, стеснявшего дыхание и кругозор, перед нами развернулась просторная картина: широкой лентой лежала перед нами зеленая равнина, окаймленная вдали горами, тонувшими в голубоватом освещении. Столбы дыма там и сям по равнине обозначали горящие турецкие деревни, а налево от нас из-за зелени деревьев выглядывала красиво расположенная деревня Хаинкиой; к этой деревне мы и повернули наших коней. От Хаинкиойского ущелья до деревни оставалось всего версты четыре, и мы поехали шагом под лучами сильнейшего солнца. По дороге то и дело встречались болгары, которые снимали шапки и кланялись в пояс и до земли, умоляя, как мы могли понять, защитить их от турок. В особенности меня поразила фигура одного священника, который выбрался из Хаинкиой в горы вместе со своими прихожанами: он весь дрожал как в лихорадке, а рядом с ним, низко нам кланяясь и сняв шапку, старик болгарин показывал нам еще свежую рану на голову, говоря, что эта рана сегодня нанесена ему турками.
Из расспросов этих спасающихся в горы от страха перед турками болгар мы могли понять, что отряд генерала Гурко ушел из Хаинкиой два дня тому назад, что в горах теперь показались башибузуки и угрожают жителям Хаинкиой; жители в страхе бегут в горы по направлению к Тырнову, забирая с собой только ручной багаж. Положение наше становилось критическим. До отряда Гурко оставались сутки, а может быть, и более пути. Башибузуки могли появиться каждую минуту, и что мог бы сделать против них наш маленький отряд в семь человек, вооруженных только пистолетами, да еще один казак, вооруженный как следует. Лошади наши утомились, и мы не могли бы даже ускакать от конных башибузуков, наконец турки могли подсторожить нас из-за какого-нибудь куста. Хорошо еще, думалось мне, если убьют моментально, а то попадешься к ним в руки, они начнут мучить и еще надругаются над нами, отсекая по частям руки, ноги, уши, как они делают с пленными. Придется, думалось мне, самому пустить себе пулю в голову, как скоро положение сделается безысходным.
Я взглянул на роскошную долину Казанлыка, освещенную ярким солнцем: столбы дыма там и сям стояли по ней густыми облаками, и чудная картина долины показалась мне зловещей и мрачной. На минуту мною овладела внутренняя тревога, и я силился ничем не выдать своего внутреннего состояния товарищам. Но спутники мои, французы, уже догадались, в чем дело, по выражению лиц бегущих болгар и по их смущенному виду. Ла Мотт и Дик Лонлей стали приставать ко мне с сотней вопросов, упреков, атакуя меня с двух сторон, не давая сосредоточиться и обдумать то, что надо делать. Ла Мотт настаивал, чтобы немедля вернуться в Тырново; Дик Лонлей просто бранился; один испанец Пелисье сохранял философское спокойствие и ехал молча, угрюмо насупившись. Я и И. порешили прежде всего, что в подобном положении следует сохранять полнейшее строжайшее хладнокровие и импонировать на французов выражением спокойствия.
Между тем мы шагом подымались к деревне по широкой равнине, и если бы где-нибудь в окрестных горах находились башибузуки, они могли бы видеть наш маленький отряд как на ладони. Я подозвал к себе казака и, приняв вид спокойной беззаботности, спросил его:
– Можешь, брат, уложить человек десять турок!
– А Бог знает, ваше благородие, – отвечал казак, – как придется.
– А человека четыре уложишь? – настаивал я дальше.
– Четырех-то как не уложить, а только тут никто как Бог. Бог не поможет и с одним не справишься, а поможет, так и десять турок не страшны.
Ответ был успокоительный. Мы были уже у самой деревни, полагая не найти в ней ни одного болгарина, так как много болгар встретили по дороге. Мы подвигались с осторожностью, из опасения вместо болгар застать в деревне турок, но к удивлению нашему мы встретили в деревне много не ушедших еще жителей. Мужчины все были вооружены ружьями и сидели кучками у ручья, протекавшего посредине деревни; женщины, девушки и дети жались друг ко другу невдалеке от мужчин. Беспокойство и смятение было ярко написано на всех лицах. При нашем приближении крестьяне и крестьянки встали, подошли к нам навстречу, низко кланяясь и повторяя: