Нив засунула ноги в пушистые тапочки, которые Майлс, посмеиваясь, именовал ее ценным трофеем, и отдернула штору. Она подумала, что синоптикам не нужна сейчас особая проницательность, чтобы предсказать снегопад. Окна ее комнаты в Шваб-Хаус на 74-й улице и Риверсайд-драйв выходили прямо на Гудзон, но сейчас она едва могла разглядеть дома по ту сторону реки, в Нью-Джерси. Хенри Гудзон-парквей был совершенно заснежен и уже полон машин. Люди из пригородов стремились попасть сегодня в город пораньше.
Майлс был уже в кухне и варил кофе. Нив чмокнула его в щеку, стараясь не замечать его уставшего вида. Это означало, что он снова плохо спал. «Если только, сдавшись, не принял в очередной раз снотворное», — подумала она.
— Как наша Легенда? — спросила Нив.
С тех пор, как он в прошлом году ушел на пенсию, газеты именовали его не иначе, как «Легендарным Комиссаром Нью-Йорка». Он этого терпеть не мог.
Игнорируя вопрос, он бросил взгляд на дочь и изобразил крайнее удивление.
— Не хочешь ли ты сказать, что пропустила пробежку по Центральному Парку? — воскликнул он. — Что значит какой-то фут снега для отважной Нив?
В течении нескольких лет они вместе совершали эти пробежки. Сейчас ему запретили бегать, но он всегда волновался за нее, когда она это делала рано утром одна. Она подозревала, что это у него просто вошло в привычку — волноваться за нее.
Нив достала из холодильника кувшин с апельсиновым соком. Не спрашивая, наполнила высокий стакан для Майлса, маленький — для себя, и стала готовить тосты. Майлс был любителем плотных завтраков, но сейчас яичница с беконом была полностью исключена из его рациона. Остались сыр и ветчина — по его словам, «закуска, после которой должна следовать нормальная еда». Обширный инфаркт, который он перенес, положил начало диете и конец его карьере.
Они завтракали, привычно погрузившись в утреннюю «Таймс», разделив ее на две части, но, подняв глаза, Нив заметила, что Майлс не читает, а сидит, не шевелясь, вперив неподвижный взгляд в газетный лист. Тост и сок стояли нетронутыми, он лишь отпил кофе. Нив отложила свою половину газеты.
— Ну-ка, дай мне, — сказала она. — Что там могло так подействовать на тебя? Тебе ли впадать в такое оцепенение; ты уж столько всего насмотрелся.
— Нет, я в порядке, — ответил Майлс. — По крайней мере если ты имеешь в виду мое сердце, то оно не болит.
Он бросил газету на пол и потянулся за своим кофе.
— Никки Сепетти сегодня выходит из тюрьмы.
Нив от удивления приоткрыла рот:
— Но я думала, что ему отказали в условном освобождении еще в прошлом году.
— В прошлом году он подавал в четвертый раз. Выторговывался буквально каждый день приговора, в основном напирали на его отличное поведение. Этой ночью он будет в Нью-Йорке.
От ненависти его лицо окаменело.
— Пап, посмотри на себя в зеркало. Еще немножко, и у тебя снова будет инфаркт.
Нив заметила, что у нее и самой дрожат руки. Она вцепилась в край стола, надеясь, что Майлс ничего не заметил и не подумал, что она боится.
— Меня не волнует Сепетти и его угрозы во время вынесения приговора. Ты потратил годы, чтобы установить его причастность… — Она смешалась и умолкла, затем продолжила: — Ни одной крошечной зацепки против него. И, ради Бога, не надо тут же начинать паниковать, только потому что он снова замаячил на горизонте.
Ее отец был прокурором, который засадил за решетку всю мафиозную семью Никки Сепетти. На вынесении приговора Никки спросили, хочет ли он взять слово. Тот указал на Майлса.
— Как я понимаю, работенку я тебе задал неплохую, они даже сделали тебя комиссаром. По-здрав-ля-ю. Прекрасная статья о тебе и твоей семье в «Пост». Позаботься хорошенько о своей жене и ребенке, им понадобится сейчас твоя защита.
Две недели спустя Майлс присягнул на звание комиссара полиции. А еще через месяц тело его молодой жены, матери Нив, 34-летней Ренаты Росетти Керни, было найдено в Центральном парке с перерезанным горлом. Преступление так и осталось нераскрытым.