— У тттебя на ресницах снежинка, — язык и губы больше не слушались меня. — Тты т. таакая к. кк. расивая.
Она попыталась улыбнуться и поцеловала мои замерзшие губы.
— Я люблю тебя. Умоляю, возвращайся, — нежно прошептала она и ее горячая слезинка, упала на мою щеку.
Я не помнил, когда закрыл глаза. Это произошло внезапно. Я смотрел на Марию, на лучи солнца, отражающиеся и искрящиеся на снеге, а потом просто наступила темнота. И больше ничего вокруг. Страшная, ужасающая и всепоглощающая темнота накрыла меня, как саваном, и я подумал, что это конец: я по-настоящему умер. Темнота была повсюду, не было снега, не было Марии, не было брата. Ничего. Только я. Я умер. Правда, умер. Я ошибался, старик не спас меня. Не было никакого брата… Внутри себя я отчаянно и истерично захохотал: старик провел меня, он подстроил эту ловушку, а я попался в нее, как болван, так же, как и в тринадцать лет. Какая глупая и странная жизнь… Мария, любимая Мария, прости меня, мне так жаль, мне так жаль…
— Эй, хватит разлеживаться, ты, задница барана Прошки! — раздался возле меня смешливый далекий голос прошлого, голос умершего человека.
Я отрыл глаза и сразу зажмурился: яркий свет больно резанул. Превозмогая боль, я снова открыл глаза и увидел стоящий рядом со мной силуэт в знакомом до боли школьном пальто. Рядом со мной стоял брат и широко улыбался, показывая свои крепкие белые зубы. Он был точно таким же пятнадцатилетним подростком, каким я и запомнил его.
— Ну, здравствуй, брат! Рад тебя видеть. Я так давно тебя ждал! — сказал он.