За деревянными штакетниками во дворах-садах коттеджей итээровцев жаркими бездыханными кострами полыхали кроны абрикосовых и урюковых деревьев. Листья винограда стали багряно-фиолетовыми. На длинных лозах над беседками висели, укутанные в марлю, тяжелые грозди черного крупного чараса, оранжевого и черного кишмиша, янтарного хусайне, ягоды которого похожи на дамские пальчики. На яблоневых и сливовых деревьях еще держались, несмотря на осень, плоды. Их берегли на ветвях, чтобы дольше сохранить, а они шлепались на дорожки, в газоны: над поселком в безветренные дни стоял кисло-сладкий запах испорченных фруктов.
Сергея Петровича всякий год поражало обилие красок азиатской осени. Точно могучая природа, не израсходовав всех сил за длинное лето, решила перед ненастьем щедро раздать их каждому деревцу, кустику, цветку: «Смотрите, вот что еще я могу!»
Директор шел поселком, в котором каждая улица и квартал, каждый дом были знакомы, как обстановка собственной квартиры. Сергей Петрович помнил, когда какое здание построено, кто в нем первый поселился и кто живет нынче.
Он шел и отвечал на уважительные поклоны встречных, улыбался и отрицательно качал головой на приглашение хозяек и глав семей, сидящих в этот вечерний час за накрытыми столами в виноградных беседках или у распахнутых окон.
— Приятного аппетита! Спасибо!.. Не могу, домой надо, — отвечал он и улыбался открыто, широко, сознавая, что радушие всех людей искреннее, сердечное.
…Дорофеев поднялся на высокое крыльцо, открыл дверь, над которой висела фанерная табличка: «Штаб народной дружины». В штабе за единственным столом у телефона сидел дежурный Петя Зайцев, электрик ремонтно-механического цеха. При виде директора он живо поднялся, встал по стойке «смирно», доложил:
— Дежурный по штабу народной дружины дружинник Зайцев! Патруль на обходе. Никаких происшествий, Сергей Петрович, в поселке не произошло! — и покраснел от волнения. Сперва залились краской его чуть лопушастые уши, потом щеки и лоб.
За необычайную застенчивость и способность краснеть по каждому поводу на заводе его прозвали Розовым Зайчиком. А когда его называли так девчата, он вообще становился кумачовым.
— Кто в патруле? — поинтересовался Дорофеев и присел на стул напротив дежурного.
— Эркин Валиев, Гена Половников, Ира Сухомлинова, Хамро Юсупов… Они скоро вернутся, Сергей Петрович.
— Это которая Ира? Аппаратчица? Она из общежития ведь? Да ты садись, что стоишь?!
— Из общежития, беленькая такая.
Петя Зайцев сел, потрогал телефон, провел ладонью по голове. Его явно стесняло присутствие директора, и он не знал, куда девать руки.
— Сказать вам новость, Зайцев?
— Новость? — переспросил неуверенно Петя, и лицо его начало заливаться краской. — Скажите…
— Тюрьму в городе у нас закрывают, Петя. Слышал?
— Закрывают?.. Вот это здорово! — воскликнул он возбужденно и секундой позже уже более спокойно спросил: — А куда же всех жуликов?! Воров, взяточников, убийц? На волю, да? Всех?!
— Нет, зачем же всех. Для таких, кому еще положено сидеть, место найдется. А кого можно — освободят. Нам на завод троих таких пришлют.
— Нам?! — Зайцев не знал, хорошо или плохо то, что на его завод пришлют трех бывших преступников, радоваться этому или печалиться.
— «Бывшие», — повторил он, пытаясь вникнуть в смысл этого слова. — Бывшие… А может, они вовсе не бывшие! А самые настоящие! И будущие! А, Сергей Петрович?! Такие, что встретят завтра втроем нашего заводского работягу, финку к горлу: «Жизнь или кошелек!» Может, они такие «бывшие»?
— Кто же их знает, Зайцев, — помедлив, задумчиво ответил Дорофеев. — Возможно, и такие… Тюрьма ведь не дает гарантийных справок. Такой-то, мол, был вором, а теперь исправился, можно кошельки и вещи не прятать.
— Да, конечно! — без воодушевления откликнулся дружинник. — От них хоть прячь, хоть не прячь…
— Надо попытаться сделать из них людей. Понимаешь? Дать такую возможность надо. Поработают, получат специальности… делом полезным займутся. Труд, знаешь, Зайцев…
— Знаю! Из обезьяны человека сделал, да? И вообще, облагораживает… Ага? — Петя глядел на Дорофеева зелеными кошачьими глазами. В глазах прыгали лукавинки.
— Верно, Зайцев… Надо пытаться. Если есть в этих людях хоть что-нибудь хорошее — разбудить. А всю дрянь выпарить, выжечь!.. Я вот думаю о чем, Зайцев: надо ли знать всем на заводе, что они из тюрьмы? Не осложнит ли это их врастание, что ли, в коллектив, их жизнь? Или, наоборот, дать им понять, что на заводе знают, кто они, откуда и почему оказались среди нас?