— Буду стараться. Идите подготовьте приказ. Каюмов за меня останется. С правом подписи денежных документов. Попросите ко мне его. Да, закажите билет на самолет.
Нина ушла. Дорофеев снял трубку городского телефона, попросил соединить с первым секретарем горкома.
— Мурад Гулямович? Доброе утро. Дорофеев… — После несколько затянувшейся паузы произнес: — Вызов пришел! Звоню, ставлю в известность.
— Вот как? Что ж, так и должно было случиться. Когда едешь на утверждение? Послезавтра? Будет время, загляни перед выездом… Ну, счастливо… Зайди обязательно.
Дорофеев держал трубку у уха еще несколько секунд после того, как в ней послышались гудки. Без доклада Ниночки вошел Каюмов.
— Звали, Сергей Петрович?
— Да садитесь, Камал Каюмович. Раздевайтесь, поговорим…
Тот сел, размотал с шеи шарф и положил на колени.
— Зима задержалась, — произнес Дорофеев и поглядел на окно.
— Лето будет дождливое, — заметил Каюмов. — Старики говорят, что если зима сухая и теплая, надо ждать дождливого лета… Для хлопчатника плохо.
— Да, — согласился Сергей Петрович.
Помолчали.
— Я скоро уеду, Камал Каюмович, — Дорофеев протянул телеграмму. — Вот…
— Как? Не может этого быть!
Каюмов прочитал раз, поглядел на Дорофеева, потом пробежал текст еще раз, положил бланк на стол.
— Вы же здесь нужны! Кто это придумал? Горком, обком знают?
— Знают… Но надо… Специалистов в нашей области еще не хватает, понимаешь? Вот только стареть начинаю. Скоро уже и на пенсию. А дел — непочатый край…
— Говорят, кто пил воду из здешней реки — будет тосковать и непременно вернется обратно, Сергей Петрович.
Дорофеев грустно улыбнулся:
— Тосковать еще как буду!.. Непременно вернется обратно, говорите? Что ж, пускай эти слова будут вещими… Я пригласил вас одного вот зачем: лечу послезавтра в Москву на несколько дней. За директора останетесь вы. Но потом я уеду по назначению, а вы останетесь. Не временно исполняющим обязанности, а полноправным и постоянным, со всеми расширенными правами и возросшей ответственностью.
Каюмов попытался возразить, но Дорофеев поднялся со стула, остановил его:
— Не надо, Камал Каюмович! Вы именно тот, кто сможет руководить предприятием. У вас за плечами инженерный и административный опыт, ясное видение перспектив завода. Ваше назначение уже согласовано. Я рад!.. А главным просите Вишневского… Как вы думаете?
— А я никак об этом еще не думал, как и о том, что скоро придется провожать вас.
Вошла Ниночка, положила перед директором приказ на подпись.
— Вы мне больше ничего не скажете? — спросил Каюмов у Дорофеева, когда секретарь приемной вышла.
— Да все вроде… Может, купить что в Москве, скажите…
— Клюквы в сахаре, зеленого чая девяносто пятый номер. На Кировской, около почтамта, всегда есть…
В восьмом часу вечера Грисс поставил машину в гараж и пошел домой. Он уже миновал общежитие, когда встретил Одинцова. Поздоровались.
— Не приехала еще? — спросил Одинцов.
— Ольга? Через два дня. Телеграмму получил.
— Значит, порядок! Это хорошо, — Иван вздохнул.
— А ты чего не в городе? — поинтересовался Грисс. — Как Лариса?
— Лариса? Обознатушки-перепрятушки получились. Детский сад, одним словом.
— Не понимаю, — признался Василий.
— И понимать нечего! Отшила меня Лариса.
— Как «отшила»?
— Обыкновенно!.. От ворот поворот показала.
— В чем же ты провинился, Иван?
— Если бы?
— Что случилось-то? Говори, что ли?
— А-а!.. Знаешь что, давай выпьем! Один я не могу пить, натура не принимает. Все расскажу! Может, посоветуешь чего, ты же башковитый! Мне здесь и душу открыть некому. Ты, можно сказать, один кореш на весь поселок.
— А этот, Дурнов? Дружок твой!
— Этот?! Ха! Мокруха — тот еще дружок! Пойдем выпьем! Человек ты или нет?
— Пойдем, раз такое дело, — согласился Грисс. Он понял, что Одинцов находится в том душевном настрое, когда необходимо выговориться, душу излить. — Пошли во Дворец. Там в буфете коньяк есть.
— Я к ней почему с повинной пошел? Потому, что кончил с прошлым. Это раз! — Одинцов держал руку ладонью вверх посредине столика, рядом с тарелочкой, на которой в сахаре томились, исходили соком кружочки лимона. Он зажал мизинец. — Люблю я ее, факт! Это тебе два!
— Ты еще не выпил, — заметил Василий. — Говорил, выпить хочешь, а не пьешь.
— Ты не перебивай мысль, — попросил Иван. — Я, если в горе, пить не могу. Я бед могу натворить. А ты пей. Ты же не за баранкой! Так вот о чем, значит, я… Ты же, Василий, все про Ольгу знаешь, а не отверг ее, ждешь. Ты понять человека сумел. А Ларисочка моя этого простого дела понять не хочет.