Несколько раз в течение получаса он заглядывал в широкие двери буфета. Содержимое графинчика убывало вроде медленно, перед Одинцовым стояла наполненная наполовину рюмка, а сам он что-то говорил соседу.
Прозвенел звонок. Публика повалила в зрительный зал. Одинцов с шофером продолжали сидеть.
«Надо вызвать Цыгана, — решил Мокруха, терявший терпение. — Попрошу кого-нибудь». Он встал, прошелся по опустевшему вестибюлю, вышел к парадным дверям. Здесь он увидел стройного паренька в узких брючках, длинном широком пиджаке и при галстуке, конец которого свисал ниже пряжки пояса.
— Ты, лощ, подь-ка сюда! — позвал Мокруха.
— А вы не тычьте. И я вам не лощ, — произнес паренек с достоинством, — Чего вам?
— Не обижайся, молодой человек, — примирительно сказал Мокруха. — Просьба есть… Позови мне, пожалуйста, из буфета дружка моего. Около окошка он сидит, с шофером.
— А что, сами не можете позвать?
— Одет я по-будничному, прямо с работы пришел. Неудобно вроде в таком виде.
— Это верно. Так во Дворец не ходят. Сейчас позову.
— У входа жду, передай.
— Привет, Одинцов! Здорово, Грисс!
Иван повернулся на голос. Перед столиком стоял знакомый паренек, тот, которому срочно шестеренку варить пришлось.
— А-а, артист-криминалист! — улыбнулся Иван. — Присаживайся! Как живешь?
— Спасибо! Тебя зовут. Просят выйти на минутку.
— Кто? — насторожился Одинцов. — Женщина?
Мелькнула робкая надежда, что это Лариса приехала и ищет его, чтобы повидать, сказать что-то очень важное.
— Нет, не женщина. Мужчина. В плаще и хромой.
— Дурнов… Что ему надо?
— Не знаю. Это он тебе сам скажет. У входа ждет.
— Не ходи, Ваня! — сказал Грисс. — Пусть сюда зайдет, если надо.
— Он говорит: я плохо одет. Неудобно в таком виде заходить… — парнишка заморгал глазами.
Одинцов помял пальцами широкий подбородок, поглядел на графин, рюмку.
— Пойду! — решительно заявил он. — Послушаю, что он скажет.
— Я с тобой, — приподнялся Василий. — Вместе выйдем.
Иван положил руку ему на плечо, придавил к стулу.
— Сиди! Я быстро… Если что — покажете потом, что не я его искал, он позвал меня. Пейте, пока я вернусь.
Грисс сбросил с плеча тяжелую руку, поднялся.
— Мы тоже выйдем. Пошли!
— Никуда вы не выйдете! Один пойду. Если он что задумал, при вас не посмеет. И вида не подаст. Другого случая искать будет. Чтобы с глазу на глаз. Так лучше сразу. В окошко поглядывайте.
Одинцов пошел к выходу, потом вернулся, вынул из кармана деньги, положил на столик десятку.
— Рассчитайся, если что. Я угощал…
— Подождем минуту и выйдем. Тебя Севой зовут вроде? — Грисс нервно передернул плечами.
— Да, Севой… Святославом.
— Редкое имя. Присядь, Святослав!..
— Что это происходит? — Сева кивнул за спину на дверь.
— Сейчас узнаем. Погляди в окно, не видно их?..
— Нет вроде…
— Пойдем на выход. Быстрее.
Дурнов стоял на улице перед рекламным щитом.
— Что это я тебе вдруг понадобился? — Иван твердым шагом подошел к Дурнову.
— Соскучился, Цыганок… Поговорить надо, — повернувшись, ответил Дурнов.
— Говори.
— Отойдем в сторонку, — Дурнов кивнул в сторону реки.
— Говори здесь.
— Дрейфишь, Цыган? — усмехнулся Дурнов. — Что же ты дрейфишь? Я же инвалидом по твоей милости стал. Пальчики ты мне размозжил.
— Пойдем! Вынь руки из карманов и иди впереди.
— А все-таки боишься ты меня. — Мокруха облизал сухим после чифиря языком сухие губы.
— Я ничего не боюсь! Топай впереди!
Дурнов вынул руки из карманов и, сильнее обычного припадая на поврежденную ногу, первым завернул за угол здания. Прежде чем обогнул угол Одинцов, Дурнов успел зачерпнуть в кармане пригоршню табаку. В следующее мгновение в глаза Одинцову ударила едкая пыль. Он инстинктивно зажмурился, прикрыл глаза ладонями и вдруг почувствовал, как что-то холодное, острое вонзилось между ребер. Но острее этой режущей боли была раздирающая боль в глазах.
Одинцов лишь на секунду открыл глаза и увидел Дурнова, руку, занесенную для следующего удара. Иван принял второй удар в пах, однако успел схватить Мокруху за руку. Он четко сознавал: нельзя выпускать эту разящую руку. Тогда — смерть!