…Они боролись, тяжело дыша, не произнося ни слова. Мокруха пытался вырвать руку, но это ему не удалось, и он укусил Одинцова за кисть. Иван чувствовал горячее дыхание на руке. Он мог вырвать руку и отшвырнуть Мокруху, но этого делать было нельзя: Мокруха будет бить его, ослепленного, куда и сколько захочет своим ножом.
«Надо за горло его схватить! За горло!.. — подумал Иван. — Задушить гада! Иначе зарежет…» Он отпустил руку с ножом, нащупал жилистую шею. Мокруха разжал зубы, раз, другой и третий ударил его скальпелем. Но удары становились все слабее. Он уже не мог проткнуть даже стеганку.
Послышался топот, возбужденные голоса.
«Пропал! — подумал в отчаянии Мокруха. — Повяжут… Бежать надо!» Отчаяние придало ему сил. Он уперся спиной в чугунную решетку, а здоровой ногой ударил Ивана в пах. Шаги приближались. Обессиленный Иван отпустил горло Дурнова и стал оседать.
«Сейчас схватят. Прыгать надо!» — Дурнов перевалился через ограду и рухнул вниз.
— Бегом, Сева! Вызови «Скорую помощь», — распорядился Грисс, наклонившись над Одинцовым.
— Воды дайте, — попросил Одинцов.
Кто-то сбегал за водой. Ему помогли встать и поддерживали под руки, пока он промывал глаза от табачной пыли.
— Он же кровью истечет! — воскликнул кто-то. — Лужа целая натекла под ногами.
— Это же надо придумать, чем бил! Скальпелем! — сказал другой. — А со вторым что?
— Лежит вон… Прыгнул. Бежать хотел, — сказал Грисс.
— Дайте сюда оружие. — Иван узнал голос Зайцева. — Вещественное доказательство…
Иван попытался открыть глаза, но смотреть было нестерпимо больно. Приехала «скорая». Подошли врач и санитары с носилками.
— Ого, как он его! — осмотрел врач Одинцова. — Давайте побольше бинта, — обратился он к санитарке, — тугую повязку надо наложить… А теперь на носилки, — сказал он, когда перевязка была закончена.
— Я сам дойду. — Иван, поддерживаемый Гриссом, медленно, полусогнувшись, зашагал к машине.
В машину сели дружинники. Потом санитары вкатили в кузов носилки с Дурновым.
— У нас нет дежурного хирурга. В городскую, быстро! — распорядился врач поселковой поликлиники.
Иван ладонями стирал со щек обильно текущие слезы. Колени его упирались в носилки. Врач приказал шоферу притормозить, чтобы сделать Дурнову укол.
— Как вы себя чувствуете? — спросил врач у Одинцова.
— Хорошо… Голова кружится только. И тошнит…
— Потерпите. Это от потери крови…
— Потерплю… А этот как? Дышит?..
— Дышит… Из-за чего это вы так?
— Мы-то? — переспросил Иван. — Так… Разошлись во взглядах на жизнь…
— Ты не говори, Иван, — посоветовал Грисс. — Совсем ослабеешь.
— Я семижильный, — улыбнулся тот одними серыми губами и вытер ладонью слезы со щек. — Выдюжу.
Машина въехала в широко распахнутые ворота, промчалась длинным двором и замерла у освещенного подъезда. Санитары выкатили носилки с Дурновым. Дружинники помогли выбраться Одинцову. У машины он огляделся.
— Знакомое место!.. Куда идти-то теперь?
— В перевязочную! — распорядилась женщина в белом халате и белой шапочке, встретившая машину.
— Вася! Будь человеком, смотайся к Ларисе, расскажи все, как было, — попросил Одинцов.
— Сделаю, Иван. Будь спокоен! Ну, поправляйся.
— Поправляйся-то поправляйся… А если Мокруха концы отдаст — дадут мне срок… Только вкус настоящей жизни понимать стал…
— Заходите, раненый! — приказала женщина с крыльца.
— Ты, главное, поправляйся… Заеду, расскажу, как и что.
Глава шестнадцатая
НУЖНО ВЕРИТЬ
Признание Ивана ошеломило Ларису.
«Боже, какой ужас! Как он посмел?! В кого я такая несчастливая уродилась?! Встречаются же другим порядочные люди, а мне или дрянь, подонок, или вор… Да что же это такое?! Какое он имел право ухаживать за мной?! Ведь знал, что у меня украл. И стал бегать на свидания!»
Она миновала двор, вбежала на крыльцо и остановилась, чтобы перевести дыхание, прийти в себя. Положила обе сумки на перильце, привалилась плечом, прильнула горячим лицом к холодному стояку. До слуха донеслись медленные звуки удаляющихся шагов. Она поняла, что это Иван уходит.
«Что же это происходит. И откуда ты свалился на мою голову?»
Шаги были слышны долго, до тех пор, пока их не заглушил пронесшийся троллейбус.
«Зачем он признался? Он мог этого и не делать! Ведь не потому, что пожалел: вор не посочувствует… Побоялся, что сама догадаюсь или стороной узнаю? Вряд ли… Чтобы произвести впечатление? Тоже как будто не поэтому…»