— Куда-нибудь уехать.
— Мне надо было уехать из колледжа на пару дней.
— Что случилось? — спрашиваю я.
— Ээ, — он хрипло сглатывает. — Я очень не хочу говорить об этом. Я просто хочу страдать.
— И это привело тебя сюда?
Вытерев нос рукавом, он пожимает плечами.
— Ага. Ты единственный в семье, в чьём присутствии мне хочется страдать.
— Ну спасибо?
Вздохнув, он сдёргивает резинку с волос, затем собирает волосы обратно.
— Я просто имел в виду, что ты позволяешь людям быть такими, какими им нужно быть. Все остальные в семье попытались бы исправить это, а это не то, что можно исправить.
Я смотрю на него, на этого мальчика, превращающегося в мужчину, и испытываю острый прилив желания защитить. Это заставляет меня сделать успокаивающий вдох и развести руки в стороны.
— Иди сюда.
Сделав два шага вперёд, Оливер бросается мне на грудь, один раз прерывисто всхлипнув, и я прижимаю его к себе. Если я сам контролирую объятия, это не слишком дискомфортно. Но когда руки других людей блуждают по мне, меня передёргивает. Однако Оливер слишком опустошён, чтобы обнимать меня в ответ. Он просто безвольно повис в моих руках и тихо плачет.
Внезапно я очень остро осознаю, что едва скрывается под моей рубашкой — цепочка, на которую я повесил кольцо Руни. Затем я вспоминаю, что до сих пор ношу своё кольцо. Я аккуратно снимаю его, всё ещё обнимая Оливера, и прячу в кулаке. Я повешу его на ту же цепочку, когда Оливер не будет видеть.
Вздохнув, Оливер отстраняется и вытирает глаза.
— Спасибо, — шепчет он.
Сунув руки в карманы (в том числе и ту, что с кольцом), я делаю шаг назад и киваю.
— Что тут происходит? — спрашивает он, показывая на оборудование, оставленное на участке, следы работы.
По мне прокатывается паника, но она быстро отступает. Он же ножовку от топора не отличит. Он понятия не имеет, что тут делается, и сколько это может стоить.
Я пожимаю плечами.
— Всего лишь кое-какой ремонт, пока идёт моё время здесь.
Он краснеет и трёт шею сзади.
— Ага, извини, что заявился.
— Ничего страшного. Ты можешь остаться. Просто я всё переворотил в шалаше, так что придётся довольствоваться моей хижиной.
Он стонет.
— Нам придётся идти пешком, да?
— Нет, блин, на метле полетим.
— Ха-ха, — бурчит он, перевешивая сумку с одного плеча на другого. — Это так в духе папы. Везде ходить пешком, хотя у тебя есть прекрасно работающий автомобиль.
— Ну, тогда воспользуйся этими тридцатью секундами, чтобы дать отдых твоим усталым ножкам перед безжалостным походом. Мне надо запереть тут всё.
Выключив освещение и убедившись, что всё на своих местах, я запираю дверь А-образного дома. Оливер со стоном спускается со ступеней, подстраивается под мой шаг и ворчит себе под нос.
— Ворчи сколько угодно, но ходьба полезна, — напоминаю я ему. — Она приводит мысли в порядок. И экономит топливо.
Снова стон.
— Мои ноги болят после утренней тренировки.
— Ну ты же хотел пострадать.
Он фыркает.
— Ну, хотя бы ты меня накормишь. Ты же накормишь меня ужином, правда? Я умираю с голоду.
— Да, Олли. Я приготовлю тебе ужин, — говорю я ему, пока пёс, которого я неохотно начал признавать как Гарри, бежит к нам и счастливо лает.
Вот вам и тишина с умиротворением.
И всё же, кажется, я благодарен за эти счастливые звуки, эхом разносящиеся между деревьев, пока мы идём. В отсутствие Руни всё уже кажется пустым, приглушённым... слишком тихим.
Я останавливаю себя, не давая развивать мысль в этом направлении. Это тупик, и нет смысла туда направляться. Сейчас она уехала всего на несколько дней, но вскоре она уедет навсегда. Она уедет, и жизнь будет продолжаться без неё.
Так должно быть.
***
Я готовлю простой ужин, и Оливер съедает столько, что хватило бы накормить трёх взрослых человек. Он почти беспрестанно зевает, но помогает мне навести порядок, а потом вырубается на моей кровати длинной, взъерошенной, храпящей двадцатилетней каланчой.
И снова мне негде спать. Оливер занял мою кровать. Я сегодня утром убрал палатку, когда Паркер дал мне добро оставаться в спальне на первом этаже шалаша, но я не могу сегодня ночевать там, не вызвав подозрений Оливера.
Последние несколько недель я не возражал против жизни в палатке, но спальня на первом этаже шалаша кажется логичным улучшением, поскольку теперь там можно жить, а ночами становится всё холоднее. Помещение до сих пор в суровом состоянии; придётся довольствоваться надувным матрасом на полу, но хотя бы там есть ванная и работающий водопровод. Когда я прокрадывался в свой дом поздно ночью, чтобы принять душ и приготовиться ко сну, стараясь не замечать Руни, спящую на моей кровати, и её светлые волосы, разлившиеся по белым подушкам как лужица солнечного света, это вызывало странные ощущения в моих внутренностях. Вызывало желание пригладить её волосы, прилипшие к щеке, натянуть одеяло до её подбородка.
А такое дерьмо вообще не должно приходить мне в голову.
Оливер храпит и бормочет себе что-то под нос. Смирившись со сном на диване, который хотя бы достаточно длинный для меня, я чищу зубы и отрубаюсь. Мои сны полны Руни. Руни идёт по тропинке с псом по имени Гарри. Руни смеётся, зажмурившись и ослепительно, широко улыбаясь. Руни в моей постели. Голая. Стонущая моё имя...
— Просыпайся, засоня!
Я резко сажусь и едва не бодаю Вигго.
— Какого хера, — я отталкиваю его. — Сначала он. Теперь ты? Вам тут что, хостел, чёрт возьми?
Вигго плюхается на дальний конец дивана, отодвигая мои ноги, пока его задница не занимает одну подушку.
— Чрезвычайно подавляемая часть тебя явно мечтает о посетителях. Зачем иначе держать запасной ключ над косяком? — он склоняет голову набок и изучает меня, ослепительно улыбаясь. — Ты такой милый с утра.
Возможно, я его убью.
— А ты сатанистски бодрый.
Он смеётся и похлопывает меня по ноге. Я пинаю его по спине, отчего он заваливается набок.
— Я бы сказал, что скучал по тебе, — стонет он, — но я не могу дышать. Думаю, ты сломал мне почку.
— Человеку для жизни нужна только одна, — ворчу я, закутываясь в клетчатое одеяло, под которым спал. Я хочу дрыхнуть как Оливер, который храпит точно в таком же положении, в котором он отрубился прошлой ночью. — Вигго, ты что тут делаешь?
Медленно поднявшись обратно, Вигго закидывает ноги на диван — прямо мне под нос. Я скидываю их обратно.
— Олли не ответил на звонок, — объясняет он. — А он всегда отвечает. Я не мог какое-то время отследить его (естественно, потому что он летел на самолёте, но я-то этого не знал), но когда он снова появился в сети, я сложил два плюс два и сообразил, что мне немедленно надо приехать для моральной поддержки.
Я хмуро смотрю на него.
— Ты отслеживаешь телефон Оливера?
— Только в чрезвычайных ситуациях. Он делает то же самое со мной. Всё с обоюдного согласия.
— Вы двое странные, — бормочу я.
Вигго приглаживает свои каштановые волосы (точь-в-точь того же оттенка, что и мои) и тяжело вздыхает.
— Возможно, я также избегаю мамы.
— Почему?
Он морщится и зажмуривается, пряча те бледные серо-голубые радужки, которые достались ему от мамы.
— Я просрал большой заказ на выпечку для одного из её бесчисленных благотворительных фигулин по сбору пожертвований. Она... была не в восторге.
Это вполне типично. Вигго — это воплощение хаоса. Десятки разных интересов, сотни талантов, но он не может остановиться на чём-то одном. Тогда как у меня есть лишь одно — рисование. Его харизма, может, и спасает его задницу на регулярной основе, но мама — одна из немногих людей, которых не очаровать.
Вигго косится в мою сторону.
— Давай. Прочитай мне нотацию.
— Я бы предпочёл, чтобы ты сварил мне кофе. Ты меня разбудил. Это меньшее, что ты можешь сделать.