— Я не пью кофе, так что едва ли я знаю, что тут делать, но...
— Забудь, — я откидываю одеяло и сажусь. — Не притрагивайся к моей кухне.
Нырнув рыбкой на освободившийся диван, Вигго занимает моё место. Расправляет одеяло на ногах, затем закидывает руки за голову.
— Я буду мятный чай.
Я награждаю его убийственным взглядом.
Он широко улыбается.
— Итак, О сказал тебе, что случилось?
Я качаю головой, наполняя чайник водой, затем неохотно кладу в кружку пакетик мятного чая.
— Сказал, что не хочет об этом говорить. Мы поужинали, прибрались, а потом он отрубился.
Вигго смотрит на меня так, будто у меня выросло четыре головы.
— И ты просто... удовлетворился этим.
— Ага, — я добавляю заранее смолотый кофе в графин с френч-прессом и вдыхаю аромат. Я предпочитаю вкус свежемолотых зёрен, но терпеть не могу шум кофемолки, так что Сара из «Шепарда» каждую неделю делает это для меня, когда я прихожу купить продуктов.
— Аксель, — устало произносит Вигго. — Когда Оливер говорит, что не хочет говорить об этом, это означает, что он очень хочет поговорить об этом.
— В этом нет никакой бл*дской логики.
— Поэтому я и приехал. Я знал, что тебе понадобится помощь. К тому же, похоже, тебе не помешает подмога в шалаше. Что вы там делаете?
Я застываю, держа в воздухе кипящий чайник. Чёрт.
Чёрт, чёрт, чёрт.
Вигго не настолько невежественный в таких вещах, как Оливер. Мне надо действовать аккуратно.
— Паркер и Беннет реализуют для меня кое-какие проекты. Ничего крупного.
Воцаряется опасная тишина, пока я наливаю кипяток в молотый кофе и в кружку Вигго. Практически с тех самых пор, как он научился ползать, я понял одно — когда Вигго притихает, что-то ужасное или уже происходит, или вот-вот произойдёт. Так что я готовлюсь к тому, что будет дальше.
— Понятно, — он садится, затем наклоняется в одну сторону, потянувшись к заднему карману. Клянусь, если он опять швырнёт в меня ещё один любовный роман, я...
С его ладони свисают персиково-розовые трусики.
— Между прочим, я нашёл это на полу в ванной.
Я медленно ставлю чайник. Выхожу с кухни. Забираю у него трусики. И кладу в карман. Затем иду обратно на кухню и продолжаю готовить кофе, повелевая своему лицу не заливаться жаром. Трусики Руни буквально прожигают дыру в моих спортивных штанах, кончики моих пальцев будто опалены мягкой тканью.
Снаружи я спокойный и собранный. Внутри меня кипит жгучий хаос.
— А теперь, — говорит Вигго, снова растягиваясь на диване с дьявольской улыбкой на лице. — С чего бы у любителя боксёров-брифов в его скромной обители появились симпатичные трусики, мистер Самопровозглашённый Холостяк?
— Холостяк. Не монах, — в лучшей лжи содержится как можно больше правды.
Его улыбка делается шире.
— Ну, расскажи мне о них.
— Нет.
— Почему нет.
— Потому что это ерунда.
Его улыбка делается натянутой.
— Действительно ерунда? Или ты пытаешься убедить себя в том, что это ерунда? Это не сарказм. Я действительно спрашиваю.
Я не отвечаю ему, потому что если отвечу, но придётся признаться в том, в чём я не хочу признаваться: что с Руни это не ощущается как ерунда. Это ощущается как нечто... нечто, что я не могу осмыслить.
— Слушай, — Вигго вздыхает. — Ничего страшного, если это правда ерунда. Я знаю, что иногда перебарщиваю с лекциями по романтике, но это не всем нравится, и я это уважаю.
Я показываю на полку, которую Руни уронила и которую я с тех пор починил — аккуратная стопка любовных романов, расставленных в алфавитном порядке.
— Да что ты?
Он подходит к островку, отделяющему основное помещение от кухни и берёт свой чай.
— Моей целью было познакомить тебя с романтикой, а не бить ею тебя по голове. И я прошу прощения, если я слишком напирал. Как я и сказал, не все хотят романтики, и это нужно ценить, просто я не хочу, чтобы отказывал себе, если желание всё же присутствует.
Храп Оливера разносится по воздуху, служа знаком препинания в его заявлении.
Вигго спрашивает, чего я «желаю», хочу ли я романтики с кем-то, как будто ответить на этот вопрос должно быть легко, но для меня это не так. Я не знаю.
— О, — Вигго обхватывает кружку чая и подаётся вперёд. — Может, ты не уверен?
Жуткий телепат с его проклятыми словами о чувствах и любовными романами. Я давлю на крышку френч-пресса и представляю, что она сминает кое-какую деликатную часть его тела.
— Ты представляешь, как сминаешь мои яйца в порошок, да? — спрашивает он.
Я выгибаю бровь, но ничего не говорю. Это служит достаточным ответом.
Передёрнувшись, Вигго сматывается со своим чаем к обеденному столу, создавая между нами такую нужную дистанцию. Он отпивает глоток из кружки и вздрагивает.
— Бл*дь. Язык обжёг. Прежде чем ты продолжишь грезить наяву о моих пытках, напоминание — я лишь хочу, чтобы ты был счастлив.
— Ммм, — я наливаю себе кружку кофе, затем сажусь за противоположным концом стола. Сделав глоток, я закрываю глаза и представляю, что я один, что я мирно спал в своей постели и проснулся в отдохнувшей тишине, а не в этом аду, где щенки вторглись в мой дом.
Но даже в таких грёзах я не могу отыскать удовлетворение. Потому что та резкая, горькая ноющая боль снова пульсирует в моей грудной клетке.
Бл*дь. Думаю, я... скучаю по Руни?
Как? Как это возможно, если в последние несколько недель я едва виделся с ней? Как я могу скучать по той, от которой изо всех сил старался отстраниться? Я избегал всего, что заставит меня почувствовать себя ближе к ней, голодать по ней.
— Итак, — Вигго снова отпивает чаю, затем ставит кружку. — С разговором о романтике мы зашли в тупик. Давай сдадим назад. Расскажи мне о Персиковых Трусиках или о том, кто заставляет тебя выглядеть несчастным.
— Я всегда несчастен, — рявкаю я.
Вигго приподнимает брови и барабанит пальцами по столу.
— Океееей.
Я прячусь за своей кружкой кофе и позволяю молчанию воцариться между нами. Вигго ненавидит молчание.
Вздохнув, он отталкивается от стола и идёт к полке, на которой стоят все всученные им любовные романы. Взяв один, он листает страницы, затем захлопывает обратно.
— Почему ты их читаешь? — спрашивает он.
— Потому что ты вечно подкладываешь их мне в чемодан, когда я приезжаю домой с визитом?
Он бросает на меня невозмутимый взгляд.
— Аксель. Будь серьёзен.
— Я всегда серьёзен. Вы все подкалываете меня этим.
— Я не про такую серьёзность. Не про ворчливую серьёзность, а про искреннюю серьёзность. И да, я украдкой подсовываю их тебе в чемодан, но я же не заставлял тебя читать их. Ты мог бы использовать их для растопки, но ты прочёл хотя бы некоторые, судя по потрескавшимся корешкам. Почему?
Глядя в свой кофе, я наклоняю кружку из стороны в сторону, наблюдая, как тёмная жидкость скатывается по керамической поверхности.
— Потому что мне любопытно, наверное. Я не... против романтики. Просто я не уверен, что я для этого пригоден.
Вигго на мгновение делается нехарактерно тихим. Он опускается на стул поближе ко мне и мягко листает страницы книги, снова и снова.
— А после прочтения некоторых из этих книг? — спрашивает он. — Что ты думаешь?
— Не уверен. Я не говорю и не веду себя как люди в твоих книжках.
Вигго откладывает книгу.
— Никто так не делает. В этом и смысл. Некоторые сцены в исторических любовных романах чрезвычайно не близки нам — условия брака, одежда, сложный этикет, формальный язык — но тем не менее, именно это делает истории живыми и трогательными. Читать о людях, которые выглядят, живут и говорят настолько иначе по сравнению с нами, но точно так же борются с внутренними демонами и внешними силами, борются за любовь в отношениях с родственниками, друзьями и любимыми... это напоминает нам, что не только романтическая любовь, но и семейная, платоническая и жертвенная любовь универсальны, и романтика вне времени, и для любого найдётся своя история любви, если только человек этого захочет.