— Конечно.
Я слезаю с его попы, затем подползаю к его голове. Он поднимает взгляд и хмурится.
— Что ты делаешь?
— Я не собираюсь творить безумства, потому что я не профессионал, но я хочу попробовать кое-что, что массажистка делала со мной. Это очень хорошо влияет на поясницу.
Его глаза не отрываются от меня, когда я подвигаюсь на коленях, затем наклоняюсь над ним. Мои колени практически оседлали его голову. Я провожу ладонями вниз по его спине.
— Даже не смей отпускать двусмысленные шуточки.
Тяжело вздохнув, Аксель утыкается лбом в моё колено. Затем мягко кладёт ладонь на моё бедро и проводит ей вверх и обратно вниз.
— Это жестоко.
— Это причиняет боль? — спрашиваю я.
— Да, — стонет он. — И очень сильную.
Я медлю.
— Я могу остановиться.
— Я не про массаж, — бормочет он. — А про это, — он сжимает моё бедро. — Так близко к тому, чего я хочу.
К моим щекам приливает жар, и я тихо смеюсь.
— Кажется, мышечный релаксант расслабил ещё и твой язык.
— Ммхмм, — тянет он, утыкаясь носом в моё бедро с внутренней стороны. — Расслабил. И мой язык не хочет быть расслабленным. Он хочет заняться делом.
Я издаю хрюкающий смешок.
— Вау. Когда напьёшься, ты тоже такой забавный?
— Неа. Я просто становлюсь очень тихим.
— Как будто обычно ты не тихий.
— Ещё тише, — серьёзно отвечает он. — Как мышка.
Я смотрю на него и сдерживаю смешок.
— Ну не знаю. Готова поспорить, что если бы я поставила тебя перед мишенью для дартса после того, как ты выпил несколько бутылок пива, ты бы сделался немножко шумным. Ты похож на любителя дартса.
Он улыбается, и это сокрушительное трио: белые зубы, вытянутые ямочки на щеках и — грандиозный финал — сморщенный нос. Моё сердце запинается как мотор, который вот-вот заглохнет.
— Когда приедешь на День Благодарения, узнаешь, — отвечает он. — У нас есть дартс в подвале. Ох бл*дь, да, — он стискивает моё бедро, когда я провожу основаниями своих ладоней до мышц его задницы. — Сделай так ещё раз. Это было очень приятно.
Мне требуется вся моя сила воли, чтобы не рухнуть и не капитулировать, потому что я нереально возбуждена и в то же время вот-вот расхохочусь, массируя задницу Акселя и сидя верхом на его голове, пока он стонет подо мной. Это вообще ни разу не секс, хотя мы оба этого хотим. Это идеально описывает всю суть наших отношений.
— Да, — с придыханием произносит он, крепче сжимая моё бедро. — Бл*дь, как же больно. Но в хорошем смысле больно. Не останавливайся.
— Если бы когда я только приехала сюда, ты бы сказал мне, что я через несколько недель выйду за тебя замуж, оседлаю твоё лицо и буду мять твою задницу, пока ты говоришь мне, что тебе «в хорошем смысле больно», я бы ржала аж до слёз.
Аксель стонет.
— Вот погоди, пока меня не отпустит релаксант. Ты ещё как оседлаешь моё лицо. И ты не будешь смеяться.
— Ловлю тебя на слове, — я продолжаю массаж, глубоко разминая напряжённые мышцы. Я слышу, как его дыхание становится более ровным, а стоны — более редкими.
— Немножко получше? — спрашиваю я.
Он что-то мямлит. Его глаза закрыты, отсветы пламени пляшут на его коже, на длинных мышцах плеч и спины. Я аккуратно отодвигаюсь и сажусь рядом, убирая его волосы от лица, позволяя себе мягко погладить его бороду. Мне надо в туалет, а потом я планирую обосноваться на диване, где я буду поблизости и смогу хотя бы видеть гирлянду в палатке. Я не буду спать рядом с ним, когда он в отключке, и мы не обсудили места для сна. Но прежде чем я успеваю хоть выбраться из палатки, его ладонь выстреливает вперёд и обхватывает моё запястье.
— Иди сюда, — тихо говорит он.
Я колеблюсь.
— Аксель, тебе нужно просто поспать...
— Именно поэтому я хочу, чтобы ты подвинулась сюда, — его глаза открыты и удерживают мой взгляд.
— Всего на несколько минут, — говорю я ему.
Он прищуривается, но ничего не говорит.
Я осторожно опускаюсь на спальный мешок рядом с ним. Аксель приподнимает свою руку ровно настолько, чтобы обнять меня за талию. Он подтягивает меня поближе, затем утыкается носом в мои волосы и вдыхает.
И именно так он засыпает, крепко обнимая меня, и моё имя срывается с его губ тихим, бездыханным звуком.
Глава 26. Аксель
Плейлист: Moses Sumney, Sufjan Stevens — Make Out in My Car
Я просыпаюсь, когда лишь едва-едва светлеет. Палатка всё ещё открыта, Гарри прямо в поле моего зрения, вырубился перед угасающим огнём.
Я медленно поднимаюсь на четвереньки и вздрагиваю из-за своей спины. Состояние до сих пор весьма плохое. Не такое плохое, как вчера вечером, но определённо не хорошее. Наклонившись, я выглядываю ровно настолько, чтобы увидеть Руни, свернувшуюся на диване и натянувшую одеяло до подбородка. Она выглядит такой маленькой и замёрзшей, и от этого в моей груди ревёт желание защитить.
— Руни, — зову я. Мой голос звучит хрипло и низко, как и всегда по утрам.
Её глаза медленно открываются, и Иисусе, это потрясающе — как первый клочок голубого неба, проглянувший после нескольких пасмурных дней. Её глаза останавливаются на мне, и лицо согревает медленная улыбка.
— Привет, — тихо говорит она.
— Подойдёшь сюда? — если бы у меня ещё была гордость, ей грозила бы нешуточная опасность, но её уже не осталось. Она видела, как я грохнулся на пол, а потом полз на корточках из-за повреждённой спины. А потом я Бог весть что наболтал под мышечным релаксантом — эти штуки заставляют меня полностью утратить фильтр между мозгом и языком. Она по сути видела меня в моём худшем состоянии.
Сев, Руни потягивается, и у неё вырывается крошечный писк, заставляющий мир засиять нежно-розовым — яркое пятно цвета в момент рассвета, оттенок румянца на её щеках. Я откидываюсь обратно вглубь палатки и жду её. Я слышу, как она шуршит снаружи, разговаривает со Скуггой, о прибытии которой сообщает позвякивание её игрушки-шарика. Я вижу, как в камин падает новое полено, как рука создаёт достаточно движения воздуха, чтобы уговорить тлеющие угольки вновь заняться маленьким пламенем. Затем в проёме палатки появляется улыбающаяся Руни, идеальная как картина.
Моё сердце сжимается.
— Привет, — повторяет она, забираясь внутрь. Затем протягивает мне нечто маленькое и белое.
— Я принимаю мышечные релаксанты исключительно от боли, Руни. Более сильные штуки меня не интересуют.
Она смеётся.
— Это мятная конфетка, дурачок.
— Аа, — я открываю рот, и она аккуратно кладёт её мне на язык, затем закидывает вторую себе в рот. — Срань Господня, какая ядрёная.
— Я постоянно жую их на занятиях, — выражение её лица слегка меркнет, пока она смотрит на меня, свернувшись на боку и подложив ладони под щёку. — Кстати, о занятиях... Можно кое-что у тебя спросить?
— Конечно.
— Как ты понял, что ты хочешь стать художником? В смысле, чтобы это было твоей работой?
Я аккуратно тоже опускаюсь на бок, лицом к ней.
— Это единственное, в чём я был весьма хорош и чем наслаждался достаточно сильно, чтобы мог представить это в качестве своей работы. Как только я понял, что мои работы могут продаваться, я занялся этим. Подумал, что если не получится, то всегда могу заняться строительными работами с Парком и Беннетом, но пока что не пришлось. А как это связано со Стэнфордом?
Она вздыхает, и её взгляд скользит мимо моего плеча туда, где сквозь палатку пробиваются первые лучи рассвета.
— Я не знаю, что делать с юрфаком.
Я смотрю на нее, на её светлые волосы, распушившиеся и слегка напоминающие птичье гнездо, на складку от подушки на щеке. Я прослеживаю эту линию до её подбородка.
— А что ощущается правильным?
— Не знаю, — тихо говорит она. — Поэтому всё так сложно. Я не знаю... а обычно я всегда знаю. Иногда я говорю себе, что вернувшись, могу попытаться делать всё более здраво, более сбалансированно. В другие разы я твержу себе, что мне лучше двинуться дальше и выбрать что-то, более совместимое с моими проблемами со здоровьем, что-то удалённое или с гибким графиком, который можно подстроить под периоды, когда я дома и застряла в туалете.