Я краду последний поцелуй.
— Проголодалась?
Она улыбается.
— Ну естественно.
Я распаковываю нашу ношу, передаю ей термос чая, затем достаю свой кофе и выуживаю контейнер булочек с корицей, которые я заказал у Паркера и Беннета, получив немалую дозу поигрывания бровями и знающих улыбок. Я разворачиваю одеяло и расстилаю его. Затем сажусь и показываю на место между моих ног.
— Иди сюда.
Руни устраивается, прислоняясь спиной к моей груди. Наши колени согнуты, пока мы любуемся рассветом. Её улыбка такая удовлетворённая, глаза не отрываются от горизонта, щурясь от нарастающей яркости.
— Это идеально, — шепчет она.
Я целую её в висок.
— Да.
— Ты сказал, что никогда не делал этого прежде, — она опускает голову на моё плечо. — Что это означает?
— Это означает, что мне тридцать лет, и я никогда не был влюблён или хоть отдалённо заинтересован любовью, и у меня никогда не было романтических отношений. Были обоюдно выгодные партнёры без обязательств, но ничего серьёзного. Ничего подобного этому.
Она на мгновение притихает, глядя на рассвет, затем поднимает взгляд и смотрит мне в глаза.
— Как ты понял, что это отличается?
— Просто... понял. Я... — откашливаясь, я делаю глоток кофе, затем отставляю его в сторону. — Не смейся.
— Не буду, — обещает она.
— Всякий раз, когда я видел тебя, когда ты была рядом, и особенно когда ты приехала сюда, в моей груди... что-то ныло, — я кладу ладонь на её сердце, показывая ей. — Прямо вот тут. Я думал, у меня сердечно-сосудистые проблемы. Я гуглил всякое дерьмо. думал, у меня какое-то коррозивное заболевание или самая сильная изжога в истории медицины.
Она прикусывает губу и сдерживает улыбку. Надо отдать ей должное, она не смеётся.
— Оказывается, — говорю я ей, — вот как ощущается влюблённость в человека, когда ты говоришь себе, что ты не должен, нет, не можешь влюбиться. Ну то есть, вот насколько всё это незнакомо для меня.
Руни проводит ладонью вверх по моему бедру — успокаивающее, ласковое прикосновение.
— Теперь это может быть знакомым. Только ты и я.
Я мягко целую её, убирая прядь волос, которую ветер бросил на её лицо.
— А что насчёт тебя?
Она тянется к булочкам с корицей, снимает крышку и достает одну булку.
— Я бы сказала, что я настороженно относилась к любви и скептически относилась к браку. Учитывая то, что я видела у моих родителей и у их друзей в индустрии развлечений, это реально отбило у меня всякое желание. В последние лет десять, когда я начала осознавать желание и влечение, я не смотрела на людей, гадая, могут ли они оказаться моей истинной любовью. Я гадала, весело ли будет потанцевать с ними и хорошо провести время в постели. Я не хотела ничего большего. У меня имелась траектория карьеры. Финансовая стабильность. Родители, которые по-своему любили меня и в мгновение ока приехали бы, если бы у меня случился кризис. Несколько хороших друзей, и всё время в мире. Зачем мне нужно было влюбляться? Зачем бы мне вообще понадобилось выходить замуж?
Она отламывает кусок булочки, где нет глазури, и подносит его к моим губам. Я забираю его и мягко прикусываю её палец, заставляя её вскрикнуть, затем повернуться и поцеловать меня.
— Но? — подталкиваю я её.
— Но, — говорит она. — Потом я вышла замуж за тебя, потому что мне нужно было... обрести временное пристанище, и я сказала себе, что я идеальный кандидат для брака без любви. Я была практически уверена, что ты едва замечал моё существование, так что я сказала себе, что нет никакого риска превратить интенсивное влечение, которое я испытывала к тебе, в любовь.
— Едва замечал твоё существование?!
— Да! — со смехом отвечает она. — Учитывая, что ты выходил из комнаты в тот самый момент, когда я приходила.
— У меня от тебя тахикардия начиналась. Я что, должен был посчитать это за что-то хорошее? Ты настолько путала мои мысли, что я из неуклюжего собеседника превращался в того, кто только хмыкает.
Она снова смеётся и мягко гладит меня по щеке.
— Что ж. В итоге мы разгадали друг друга, не так ли?
Тронутый, я кладу ладонь поверх её руки. Руни знает, потому что я ей сказал, но она не понимает, как сложно для меня разгадать людей. Она не осознаёт, как много для меня значит то, что она чувствует себя разгаданной. Узнанной. Связанной со мной. Я притягиваю её поближе и целую в волосы.
— Да.
— И разгадывая друг друга, — говорит она, жуя очередной кусочек булки, — я поняла, что брак такой, каким ты его сделаешь. В некоторые дни казалось, будто между нами ничего нет, а в другие — что это всё на свете. В некоторые моменты я смотрела на кольцо и думала, как странно быть юридически связанной с тобой, обещать тебе свою жизнь, поклясться лелеять, верить и чтить тебя, и как легко я могла нарушить эти клятвы.
— И это... эта лёгкость, с которой клятвы могут быть нарушены... пока я росла и видела это в браке моих родителей, пока мои друзья начинали заводить серьёзные отношения, а потом рушить их несколькими плохими ссорами и неудачными решениями... всё это наводило меня на мысль, что такие обязательства и брак никогда не будут иметь для меня значения, ибо насколько же крепким может быть то, что так легко ломается?
— Но теперь я понимаю. Дело не в том, что брак сам по себе является неким укрепляющим элементом. Не слёзный день свадьбы, не юридическое свидетельство и не нерушимые кольца делают брак крепким. А люди. Их решения. Дело в том, каким крепким они сделают свой брак.
— Никакого давления, ага, — бурчу я.
Руни кивает.
— Вот именно. Это давление. Большая ответственность, — она поворачивается, целует меня в подбородок, затем прислоняется ко мне. — Но я хочу этого с тобой, — шепчет она. — Я хочу научиться этому.
— Мы научимся, — говорю я ей, прижимая её к себе. — Вместе.
***
Когда мы возвращаемся в дом, нас встречает Гарри, который счастливо несётся к Руни. Я для него вообще перестал существовать, и если честно, это задевает чуть сильнее, чем хотелось бы.
— Привет, красавчик, — говорит она ему, позволяя ему прыгать и лизать её. — Сидеть, Гарри.
Он опускается и идёт за нами, пока мы не останавливаемся в изножье матраса на полу. Палатка была убрана вчера вечером, когда я почувствовал себя достаточно хорошо, чтобы передвигаться и разобрать её.
— В какой-то момент, — говорю я ей, — мне придётся снова купить нормальную кровать.
Она аккуратно снимает рюкзак с моих плеч.
— Твоей спине наверняка не помешает нормальная поддержка под матрасом, на котором ты спишь.
Скугга выбегает в комнату из студии, мяукая, и вьётся между моих ног. Она не отставала от меня с тех пор, как я сорвал спину.
Метнувшись обратно в студию, она громко мяукает и смотрит на меня с порога. Я чувствую тягу к тому месту, которой не чувствовал уже месяцами. Всё, что нарастало внутри меня с момента приезда Руни, теперь будто проливается через край. Я хочу писать её, и я хочу писать нечто большее. Я хочу писать то, что внутри, то, что не совсем не могу назвать, то, что ощущается иначе теперь, когда мы это озвучили. Теперь, когда я знаю, что это.
Любовь.
Отведя взгляд, я замечаю, что Руни наблюдает за мной. Улыбается.
— Тебе хочется взяться за кисть, — спрашивает она, — не так ли?
Я переступаю с ноги на ногу.
— Ну, то есть... можно было бы, да.
Её улыбка становится шире.
— Тогда иди и рисуй.
«Но я беспокоюсь, как долго ты будешь здесь, и как я могу проводить хоть секунду вдали от тебя до твоего отъезда?»
— Ты могла бы... — прочистив горло, я беру её ладонь и переплетаю наши пальцы. — Ты могла бы пойти со мной. Посидишь, пока я рисую. Я могу сделать небольшое гнездо из диванных подушек и одеял. Можно даже принести стул, чтобы ты была там... мммхм!