– Я прошу прощения, – сказала Мира Розали, как только им предоставилась возможность поговорить наедине. В ее голосе звучала искренность, которая совершенно обезоружила леди Беркли, готовую сделать строгий выговор подруге. – Я совершила ужасную ошибку. Я не должна была ехать с ним. Ты была права.
– Мне не доставляет никакого удовольствия ни моя правота, – ответила Розали, – ни то, что ты выглядишь такой расстроенной.
Зима прошла вовсе не так медленно, как опасалась Мира.
Нашлось более чем достаточно занятий, заполнивших время.
Не последним из этих дел было лечение разнообразных недомоганий и хворей гостей и родственников, живших в Беркли-Холле. Холодный сырой воздух проникал сквозь одежду и, казалось, пробирал до самых костей, и даже самая горячая еда, самые крепкие напитки и постоянно горящие камины не могли прогреть человека, проведшего на улице несколько часов. По счастью, у Миры в запасе было много засушенных кореньев и трав, которыми она лечила простуду, кашель, насморк, воспаление горла и ушей.
Она варила настойки и готовила порошки и капли. Она знала, какие травы и коренья помогают при артрите и ревматизме. Для лечения ушей и горла она делала горячие компрессы из распаренного ячменя, меда и растительных масел.
В ее рецептах и снадобьях существовала постоянная потребность, потому что погода долгое время оставалась суровой.
Одна же из этих недель была совершенно невыносимой для всех живших в поместье Беркли. Это была неделя в марте, когда болела Розали. Сильнейшая простуда хозяйки дома нарушила обычный распорядок жизни в Беркли-Холле. Больше всего проблем возникло с Рэндом; когда он общался со своей простуженной, кашляющей и сморкающейся женой, он был заботлив и нежен, но по отношению к остальным гостям он находился в таком дурном расположении духа, что никто не решался приближаться к нему. Мира наблюдала за ним с пониманием и тщательно скрываемым юмором, прекрасно зная по опыту прошлых лет, сколь невыносимым становился Рэнд, когда что-нибудь угрожало здоровью или счастью Розали.
– Ты очень-очень скоро поправишься, – сказала Мира однажды утром, принеся чашку с горячим отваром в спальню Беркли. Розали поморщилась, протягивая руку и беря чашку.
– Что в ней? Опять твои ужасные травы?
– На этот раз чай с медом.
– О, какое счастье!.. – Розали с удовольствием сделала большой глоток сладкого напитка. – Теперь скажи мне, почему я должна встать на ноги и почему это должно случиться вскоре? Мне так понравились эти несколько дней отдыха и безделья.
– Твой муж становится неуправляемым.
– Правда? А я думала, он очень мил.
– С тобой, – сказала Мира, смеясь. – Не притворяйся, что ничего не замечаешь – ты знаешь, каков он был с остальными. Стены не настолько толстые.
– Мой бедный Рэнди, – тихонько засмеялась Розали и тут же закашлялась. – Он немного разворчался, но я уверена, он не хотел…
– Не оправдывай его. Просто поправляйся как можно скорее, а не то он всех замучит.
– Бедная Мира. – Розали посмотрела на подругу. – Ты похудела, мне это совсем не нравится. Ты все время заботишься об остальных, но я привезла тебя сюда не для этого.
Тебе нужно больше отдыхать. Ты сегодня ела?
– Через месяц-два начнется сезон балов, и тогда я снова приду в нормальное состояние.
– Пожалуйста, не шути на эту тему. В следующем месяце мы начнем приглашать гостей и давать визиты, поэтому я не хочу, чтобы у тебя был уставший и утомленный вид. Ты выглядишь так, будто тоскуешь о ком-то'.
– Тоскую? – переспросила Мира, нервным жестом Отбрасывая волосы со лба. – О ком? Об Эдварде Онслоу?
– Жаль, что не он объект твоей тревоги. Это было бы проблемой, которую можно было очень просто решить.
– Я не тоскую ни о ком, – резковато ответила Мира.
– Но я же вижу, что тебя что-то беспокоит.
– Меня беспокоит все то же, что беспокоило все последние недели. – Мира села в ногах Розали и устремила блуждающий взгляд на бархатный полог, не обращая внимания на позолоченную кисточку, которая задела ее за переносицу. – Скоро начнется сезон, и в конце концов я приду к выводу, что сыграла все роли, – говорила она тихо, прикрыв глаза. – Ни одна из них не удалась мне особенно хорошо… Я все больше и больше живу самообманом, пока не придет время, когда я почувствую, что все, что делаю, мне не по душе. Мне это больше не кажется привлекательным. Где и когда я найду свое место?
– Но ты уже нашла свое место, – с тревогой сказала Розали. – Оно здесь.
– Мне здесь рады. Но это ваш дом и ваша семья.
– В один прекрасный день у тебя будет свой дом и своя семья, – убеждала ее Розали.
Мира грустно улыбнулась и, открыв глаза, увидела, что Розали улыбается.
– Ты действительно думаешь, что замужество все решит? – спросила она. – Мне так не кажется. Это будет лишь моя новая роль. Боюсь, что я не справлюсь с ней.., но больше мне ничего не остается.
Брак – это просто церемония.., и хотя предполагается, что он должен соединить двух людей вечным союзом, Мира знала, что ни один ритуал, ни одна на свете церемония не сможет защитить от преследующего ее чувства потерянности и отчужденности. Замужество ничего не изменит, не переменит ее внутреннюю убежденность, что она не годится для любого размеренного уклада жизни.
– Я не понимаю твоего упрямства, – недоуменно сказала Розали. – Ты не играешь роль, ты живешь своей собственной жизнью.
– – Я уже жила несколькими жизнями, а мне всегда хотелось лишь одной. – Она устало провела рукой по лбу. – О, какой старой, какой умудренной жизнью я чувствую себя рядом с семнадцати-восемнадцатилетними девочками. Они ничего не знают об этом мире, но зато им известно свое место в нем. Они уже знают, кто они, и точно знают, что им полагается делать. Им известны все правила… Я им завидую.
– Я не думаю, что ты можешь применить к себе общепринятые стандарты.
– Но все остальные будут оценивать меня именно по этим общепринятым стандартам. Неужели ты не понимаешь?
Все это не правильно – не правильно делать вид, будто я принадлежу к вашему кругу, не правильно, что я пробираюсь через черный ход и занимаю место рядом с кем-то, кому принадлежит все это по праву рождения. Неужели нельзя найти подходящее занятие для меня? Где-нибудь в безопасном, тихом месте, где никто не будет обращать на меня внимание.
– Там ты не будешь счастливее, – не сдавалась Розали. – Но если то, что ты говоришь, правда и у тебя действительно нет своего места, значит, ты вполне можешь реализовать то, что я тебе предлагаю – ты подходишь для того, чтобы выйти замуж за барона, равно как и за пекаря.
– Нет ли здесь небольшого преувеличения?
– Ты не обычный человек. У тебя свои правила, свой образ мыслей и чувств. Ты гораздо лучше тех девочек, которым завидуешь, гораздо более интересна и достойна любви, чем они. Ты… – Розали замолчала и беспомощно посмотрела на нее. – Ты Мирей Жермен.., в тебе много всего… В Тебе есть все, и тут ничего не поделаешь.
Мира долго молчала, вновь и вновь обдумывая сказанное. С врожденной практичностью, выработанной многими поколениями француженок, она начала осознавать всю бесполезность сожалений о том, чему не суждено произойти.
Она это она, и, как заметила Розали, ничего нельзя изменить. Не лучше ли извлекать пользу из сложившейся ситуации? И есть ли другой, реальный выход?
– Да, это так, – сказала она с усталой улыбкой, – я Мирей Жермен… Бывает и хуже, правда?
– Ты следуешь требованию Джулианы, – сказал Алек, поднимая голову от письменного стола.
Поправляя галстук, Карр вошел в кабинет Алека. Обстановка кабинета была по-спартански простой, выдержанной со спокойной симметрией, свойственной египетскому стилю. Широкий стол красного дерева стоял между двумя окнами. Алек проводил здесь много часов за работой как над своими архитектурными проектами, так и над финансовыми документами семьи. Он принял на себя эти обязанности в восемнадцать лет и полностью контролировал все вопросы, касавшиеся поместий Фолкнеров и их собственности.