– Не нужно.
– Черт побери! Я не собираюсь уезжать, так и не разобравшись с нашими делами.
– Нам нечего больше обсуждать. Ты уезжаешь.., я остаюсь… Я буду здесь, пока ты не вернешься.
Эти слова поразили Алека. Ему показалось, что она ускользает от него, что он теряет Миру. Кто из них двоих больше нуждается в поддержке – он или она?
– Мира…
Но его перебила Розали, вошедшая с лукавой улыбкой на устах:
– Я думаю, вы неплохо провели время вдвоем.
Последовала долгая тяжелая пауза.
– Как обычно, – опомнился Алек.
Чувствуя, что обстановка крайне напряжена, Розали смотрела то на отчужденное выражение лица Миры, то на непроницаемое Алека. Больше молчать было неприлично, и Розали предложила:
– Может быть, мне прийти попозже?
– Нет, спасибо, – сказал Алек, постепенно выходя из задумчивости. – Похоже, наш разговор окончен. Леди Беркли, вас я тоже хочу уведомить, что уезжаю в Лондон и сейчас хотел бы поговорить с вашим мужем.
– Я.., конечно. Он в библиотеке. Я провожу вас к нему, растерянно предложила Розали.
– Я бы хотела, чтобы меня не беспокоили в ближайшее время, – сказала Мира голосом, лишенным всяких эмоций.
– Конечно. – Розали была очень удивлена и поспешила проводить Алека к мужу.
– До свидания, – попрощался Алек, его взгляд встретился со взглядом Миры. Она ничего не ответила. При всем желании она не могла произнести ни звука.
Мира села на диван, подобрав под себя ноги и облокотившись на подушку. Ничего не видя, она уставилась в одну точку, в голове снова и снова звучали его слова:
«Ты еще не знаешь, как тяжело.., потерять самого близкого человека.., недостойно.., неожиданно…»
На самом деле Алеку была незнакома вся глубина подобных переживаний, но Мира отчетливо помнила их. Женщины более ранимы, их легче сломать. Перед глазами Миры возникли эпизоды из жизни публичного дома, в котором работала ее мать. Она помнила каждую деталь. Содержательница борделя была толстой и злобной женщиной… «Мадам» – так звали ее в лицо, а за глаза «аббатисой» или «гадиной».
Мадам позволяла Мирей спать в темном углу, где ее никто не видел. Тихая и незаметная, она лежала около печки на кухне, слыша крики и гам, несущиеся сверху, пьяный смех, надрывные голоса.
Она редко видела свою мать, так как днем гуляла по деревне и окрестным полям, а ночью спала, в то время как ее мать работала. В раннем детстве Мирей ходила в деревенскую школу, где научилась читать, но позднее образование стало носить случайный характер. Мирей никогда не помышляла о том, чтобы оставить мать, бордель, деревню; она просто не знала, что существует другая жизнь.
Но однажды утром Мирей не нашла свою мать, а из разговора с Мадам поняла немногое. Мадам кричала, грозила кривым пальцем и была очень зла. Тогда шла война, мать Мирей арестовали вместе с другими проститутками, находящимися во время нападения в лагере британских солдат, и вскоре ее и других пленных казнили. По мнению Мадам, со стороны матери Мирей было нехорошо поступать столь непатриотично, но хуже всего, что в заведении Мадам почти не осталось проституток.
Через некоторое время Мадам заявила, что Мирей будет работать наверху. Девочка была напугана, она не имела ни малейшего представления о том, чем занималась ее мать. Она боялась верхних этажей, их темноты, бархатных портьер, странных запахов. Мирей плакала, брыкалась, кричала, и в тот момент, когда силы уже начали оставлять ее, в комнату вошел высокий худой кареглазый незнакомец. Он отпихнул Мадам и сказал:
– Ищите себе другую жертву. Больше у вас не будет работать ни одна Жермен.
Он повернулся к Мирей. Девочка смущенно молчала, а незнакомец, которого она никогда прежде не видела, смотрел на нее с большой любовью и нежностью.
– Господи, ты такая маленькая для своих двенадцати лет, – произнес он и поднял ее под мышки. Она болтала ногами, пока мужчина оценивающе разглядывал ее. Потом он ободряюще улыбнулся. – Ты еще маленькая для имени Мирей. Я буду звать тебя Мирой, пока не подрастешь. Ты знаешь, что я твой сводный брат?
До сих пор для Миры оставалось загадкой, почему Гином забрал ее с собой и заботился о ней. По всему было ясно, что его чувства к ней искренни. Но она никогда не видела, чтобы он проявлял внимание и заботу к кому-нибудь еще.
Может быть, дело было в том, что Мира оказалась его единственной родней; кроме того, они вместе участвовали во многих темных делах, и пока она не повзрослела, полностью зависела от него.
Мать умерла недостойно, а несколькими годами позже Гийом неожиданно пропал… Оба родных человека покинули ее, и Мира отчетливо понимала, чего боится на этот раз: она боялась, что ее опять оставят одну.
В то же утро Алек получил от Карра записку: «Алек, начну с имени – Том Мемери, мелкий скупщик краденого, с которым Холт несколько раз виделся в „Раммере“. В настоящее время находится в пансионате…» Несмотря на серьезное содержание записки, Алек улыбнулся слову «пансионат», под которым подразумевалась тюрьма. «Но в каком? И даже если мы его найдем, то как заставим петь эту канарейку? К.Ф.».
Хотя у Алека было много солидных связей, он не имел знакомых в тюремных комиссиях или в суде. Знакомых адвокатов было больше чем достаточно, Фолкнеры не раз прибегали к их услугам, но ни один адвокат не сможет предоставить Алеку необходимую информацию. В этом деле содействие мог бы оказать Рэнд Беркли. Алек припоминал, что ему встречалась фамилия Беркли в связи с судебными заведениями. Они дружески поболтали с Рэндом на ничего не значащие темы, потом Алек задал интересующий его вопрос.
– Да, – ответил Рэнд, и в его глазах блеснуло любопытство, а лицо расплылось в улыбке. – Мой старший дядя Хорас – судья. Я думаю, у него есть доступ к документам, и он согласится проделать для нас маленькую работу, если будут учтены его интересы. Беркли всегда с радостью помогают хорошим людям.
– Мемери, – Алек протянул Рэнду бумажку с написанной на ней фамилией, – скупщик краденого. Я хотел бы заключить с ним выгодную сделку. Твой дядя закроет на это глаза?
– Уверен. Но должен предупредить тебя, что он будет ждать ответной благодарности.
– Иного я и не предполагал.
Рэнд улыбнулся, посмотрел на закрытую дверь и продолжил несколько тише:
– Не могу представить, что Мирей приняла известие о твоем отъезде спокойно.
– Конечно, нет. Но мне кажется, мое пребывание здесь не очень нужно – женщины будут планировать свадебную церемонию, обсуждать платья, прически и так далее, а для мужчины главное – появиться перед алтарем.
Рэнд от души рассмеялся.
– Я согласен с тобой. Могу сказать, что из своего жизненного опыта я вынес одно: женщины убеждены, что внимание к ним должно проявляться в интересе к цвету оборок на их платье. Бог знает, почему так происходит? Я мог бы дать тебе несколько подходящих советов…
– Только если это не обязывает меня следовать им.
– За неделю до нашей свадьбы Розали была очень взволнованной. Слезы, обиды и тому подобное. Она все принимала близко к сердцу и нуждалась в постоянной поддержке. Я слышал, что все невесты бывают такие. Может быть, тебе следовало бы…
– Следовало бы что?
По тону собеседника Рэнд понял, что ему лучше не давать советы, пока его об этом не попросят, – Ты очень упрям, Фолкнер, – смущенно пробормотал Рэнд. Было ясно, что Алек не потерпит вмешательства в его отношения с Мирой, даже если это говорилось от души. Для того, чтобы между Беркли и Фолкнерами возникла крепкая дружба, на что очень надеялся Рэнд, лучше сейчас держать язык за зубами и оставить Алека разбираться со своими делами самостоятельно. – Думаю, тебе надо ехать в Лондон прямо сейчас. У тебя впереди много неприятной работы. Бог свидетель, я тебе не завидую.
Если место, именуемое адом, существует, то Ньюгейт является его земным воплощением. Эта тюрьма – олицетворение несчастья: заполненная нищими и бродягами, самым жутким отребьем общества. Может быть, среди них есть и те, кто не потерял еще своего человеческого облика, но надежды на это мало. Через несколько месяцев, проведенных в Ньюгейте, самый честный и порядочный человек мог превратиться в отъявленного убийцу или маньяка.