К несчастью, происшествие было замечено. Пионеры все еще толпились у школьной решетки. Они наблюдали, как снегоочиститель, вздымая вокруг себя ураган, мчался вдоль трамвайных путей. Снегоочиститель умчался, а пионеры увидели нечто таксе, выходящее из ряда обыкновенных событий, что на всю улицу подняли крик:
— Смотрите, Емельянова побеждает девочка! Семиклассник испугался девчонки!
— Ай да трус! Ай да трус! — приплясывая, кричали ребята.
И Саша, на которого довольно сегодня свалилось позора, толкнул Юльку в плечо. Она полетела лицом в рыхлый, пушистый сугроб.
А Саша понесся, как вихрь, и, только свернув в переулок, остановился и выглянул из-за угла. Юлька поднялась из сугроба. Костины пионеры усердно стряхивали снег с ее шубки. В это время на школьное крыльцо вышли Таня, Богатов и Костя.
— Я и не думал, что так интересно быть вожатым! — краснея, говорил Костя. — Я думал — раз надо, приходится быть. А оказывается, интересно-то как! И ни капли не страшно, оказывается.
— Костя! — закричали пионеры, увидев вожатого. — Емельянов ни за что ни про что исколотил Юлю. Мы отплатим ему, он узнает!
— Врете, — хладнокровно возразила Юлька. — Я сама его исколотила. Подумаешь, какие защитники! Костя, ну как? Что-нибудь получилось?
Костя застенчиво улыбнулся, и Юлька, забыв свои страхи, пришла в равновесие.
— И беспокоиться не о чем было. Я не сомневалась ничуть, — важно заявила она. — Ну, идем, в таком случае.
Кивнув с независимым видом Коле Богатову и девушке в серой барашковой шапке, она направилась вместе с Костей домой.
Девушка долго в задумчивости смотрела им вслед.
— Ты не заметил, Богатов, — сказала она, когда две фигурки скрылись вдали, — иногда человек живет и живет, тихо, невидно, вдруг что-то случилось, и он расцветает. И тут все догадываются, что он смел, талантлив, умен. Так я только сегодня узнала настоящего Костю.
— И я! — живо подхватил Коля Богатов. — А знаешь, о чем я сегодня думал на сборе? Даже странно! Я думал о психологии человека.
С молчаливым вопросом она подняла длинные темные брови.
— Понимаешь… — Коля старался подобрать самые простые слова, чтоб не показаться чувствительным. Больше всего он боялся, как бы его не упрекнули в чувствительности. — Мы живем в социалистическом обществе. Так? А психологию нашу можно назвать социалистической? Чем она отличается от всякой другой, как ты себе представляешь?
Таня молча, внимательно посмотрела на Колю, отвела медленно взгляд и в раздумье сказала:
— Теоретически я представляю…
— Теоретически?! — воскликнул Коля в таком изумлении, как будто она обнаружила бог знает какую отсталость. — А в нашей жизни, на практике, ты никогда не наблюдала? Расскажу тебе случай. Меня вызывают в райком. Зачем? Оказывается, секретарь беспокоится — вдруг я не поступлю в университет. Поняла? Я-то думал — личное дело, а выходит — не личное, нет!
— Ну хорошо, — сказала Таня, — а на сборе в чем ты увидел новую психологию? В том, что наши ребята сочувствуют негру? Но ведь надо быть зверем, фашистом, чтоб…
— Погоди! Погоди! — прервал весело Коля. — Не только в этом… во всем. Я про Гладкова теперь прямо скажу: вот такие ребята нам и нужны в комсомоле.
Он замолчал, глядя, как струятся снежинки, мелькают, вьются и, покружив, устилают землю белым покровом. Вдруг, вздымая столбы снежной пыли, промчится ветер вдоль улицы, в мутной мгле тонут люди, трамваи, дома. Ветер улегся, снова тихо струятся снежинки.
Хорошо!
А в это время, исколесив переулки и улицы, Саша Емельянов плелся домой. Долго же он добирался до дома, бедняга!
Вьюга мела. Что-то тонко свистело в водосточной трубе. Ветер поднял и понес тучу снега, уложил ее поперек мостовой и кинулся на молодые озябшие саженцы. Они стояли вдоль тротуара, сиротливо вытянув голые прутики веток. Ветер трепал их и рвал, обледеневшие прутики отзывались сухим, смутным шорохом.
Качались огни фонарей.
Глава XVI. Как ты жил без меня?
Какой угрюмой тишиной встретил мальчика дом! Как будто все вещи, стены и окна, за которыми металась вьюжная ночь, сговорились молчать и притворяться чужими.
Тяжело на душе!
Мальчик сел к столу, сгорбив плечи и сжав кулаками виски. В этой позе отчаяния он просидел довольно долгое время.
Потом надо было все-таки приготовить уроки. Вечер тянулся пустой, томительно длинный, печальный вечер, без друзей и надежд.