— Дедушка Назар, — начала было Иринка, но остановилась, проводила взглядом низко летевших над рекой неярких длинноносых птиц.
— Жаркое летит, — прищелкнул языком дед Назар. — Утки. Богатый, Ириша, у нас край. В воздухе — птицы, какой хошь, в воде — рыбы, в лесу — и грибы, и ягоды, и орехи. Всю землю русскую одним нашим местом прокормить можно. А про Талнах слыхала? — Иринка не слышала, но перебивать деда не стала. — Талнах-то еще севернее нашего крап, но и тут у нас под ногами такие еще клады нетронутые лежат! Только вот рук у нас маловато. Молодежь наша доморощенная все норовит туда податься, где пошумнее, а того не уразумеет, что там человеку счастье, где он свою кровиночку в землю положил.
Утки отлетели недалеко, сели на воду, закачались на волне, как поплавки.
— Непуганые, — отметил дед Назар и сокрушенно покачал головой. — Само богатство в руки летит, а взять — некому. — И, как показалось Иринке, без всякой связи с предыдущим добавил:
— Я вот почему твою бабушку и люблю, и уважаю. Много ей возможностей было покинуть этот край, а не покинула. Край у нас таежный, богатый. Сколько одни каша северная сосна золота в государственную казну собирает! Сочти-ка. И сколько этому краю нужно людей, рук рабочих. А бабушка твоя это понимала и никуда из нашего края не уехала.
— А разве бабушка работала? — перебила Иринка.
— Вот те раз, — удивился дед Назар. — Да она у нас самым первым депутатом от всего трудящегося класса была. Сколько ноженьки ее исходили по земле в коллективизацию, сколько кулаки из нее кровушки попили, да и свои безземельные, безлошадные не сразу додумались, что к чему. Много с ними Дашенька разговоров переговорила. Но зато и радовалась, когда по размежеванной земле первый трактор пошел, точно она его сама, своими руками сделала. Даже меня на митинге расцеловала, хотя до этого не раз я просил ее, чтобы пожалела меня, горемычного. Любил я ее, твою бабушку, Ириша. Из-за нее и остался бобылем.
Иринка часто-часто заморгала глазами: такая вдруг печаль прозвучала в последних словах деда.
— А почему же она вас не любила? — спросила Иринка, легонько дотрагиваясь до руки деда Назара. Ей самой дед еще чем-то неуловимым, но уже нравился.
— Шумный я был. Нагремлю, натрещу, одно дело до конца не доведу, норовлю на другое перепрыгнуть. Бабушка меня за это пустоцветом звала. Ей вот такие, как Егор, нравились. Тот, как сел бакенщиком, так тридцать с лишком лет и просидел, только вот на войну Отечественную отлучился. А вернулся — и опять бакенщиком. Но зато уже все мели, все перекаты знает, и даже знает, где и когда новая мель родится. И знак об опасности пароходу вовремя подаст.
— А разве мели родятся? — спросила Иринка.
— Родятся, Ириша, родятся… Течет река, бежит. Тащит в своих волнах песчинки всякие и год, и два. А там, глядишь, и мель появилась, где ее и духу не было. А Егор — он глубоко видит, сразу же и поставит здесь свой бакен. Горит ночью яркий огонек на его островерхой макушке, предупреждает пароходы: «Будь осторожен, здесь опасно». Ни разу еще река не подловила Егора, ни разу здесь не случилось ни одной беды. А капитаны пароходов говорят: «Хоть и самый трудный в этом месте путь, а идти по нему легко». Это потому, что Егорушка бакенами путь пролагает для судов.
Дед Назар вздохнул.
— А вот я и впрямь пустоцвет. Не то что для других, для себя-то дороги не выбрал. Все прыгал по разным тропкам, а надо было одну-разъединственную, на всю жизнь. — Он замолчал, глядя на воду, потом опять вздохнул, и снова Иринка услышала знакомое:
Иринка притихла. Неожиданно она подумала, что тоскует дед Назар о годах, что проплыли, как волны. Не удержать их, не вернуть, чтобы начать все сначала. Значит, действительно нельзя опаздывать, значит…
Дед Назар внезапно перебил ее мысли.
— Глянь-ка, Ириша, наша помощь, видать, нужна…
Иринка повернула голову и увидела в траве недалеко от них утку. Когда дед Назар встал и вылез из лодки на берег, утка, странно припадая к земле и волоча по траве распластанное крыло, заковыляла в кусты.
— Еще и убегает, глупая. Ну да недалеко убежит — раненая. Сиди-ка, Ириша, я сейчас. — И дед Назар, неслышно ступая большими своими сапогами по мягкой траве, пошел к деревьям.
Глава III. Внук бакенщика
Появление этого мальчишки было необычным. Он вышел словно из земли совершенно неожиданно и был совсем голый, только вокруг бедер, как у индейцев из книг Майн Рида, зелеными перьями свисали длинные листья папоротника. Такие же перья украшали голову. В руках мальчишка держал длинную палку. Бронзовое тело его блестело. Возле него стоил крупноголовый лохматый пес с настороженно поднятыми ушами.