— Разгуляется погодка, — сказал дед Назар.
Сережин дедушка взглянул на небо, ничего не ответил.
Где-то громко, отчаянно вскрикнула кукушка.
— Эк ошалела, — крякнул дед Назар. — Это в июне-то… Должно быть, и вправду спятила.
Хмыкнул Сережа, но тут же смолк, поднялся и лодке. К ним приближался бакен. Он несся на лодку стремительно. Иринка зажмурилась: сейчас стукнет. Но лодка послушно стала сбоку. Чуть постукивал мотор. Волны упорно пытались стащить лодку вниз, она, подрагивая, сопротивлялась.
Сережа зажег бакен. Дед Назар удовлетворенно следил за его движениями.
— А внук-то у тебя, наверное, бакенщиком будет. Гляди, какая сноровка.
Сережин дедушка окинул взглядом крепкую фигурку внука, ясно и четко вырисовывающуюся на серовато-светлом фоне неба.
— Речник парень. В крови это у него. — И добавил: — Давай, Сережа, вправо.
Отплыли. На воде остался красный, как звездочка, огонек. В наползающей на небо, на воду темноте он виден был далеко и ярко.
Много еще зажгли они таких звездочек и продрогшие — стало совсем прохладно — вернулись домой. И вот тут-то случилась беда.
Запнувшись обо что-то и темноте, Сережин дедушка охнул, схватился за бок и стал оседать на землю.
— Дедушка, ты что?! — отчаянно вскрикнул Сережа и, подбежав к деду, схватил его под мышки.
— Ничего, ничего, — глухо отозвался тот. — Ты не волнуйся. Это так. — Он хотел приподняться и опять охнул коротко и шумно.
— Ты что ж это, Егор? — растерянно склонился над ним дед Назар. — Сердце, что ли?
— Какой шут сердце. Оно у муки, как мотор. Проклятый аппендицит, язви его. Еще зимой предлагали операцию. Думал, обойдется… Ну-ка помоги мне, Назар.
Но подняться он не смог. Острая режущая боль гнула пополам его жилистое тело. Лоб покрылся испариной, он дышал полуоткрыв рот, как сегодняшняя раненая утка.
— Видать, худо мое дело. В больницу, пожалуй, надо.
Оторопевший дел Назар, наконец, начал действовать.
— Тащи, Сергей, одеяло… Сейчас тебя положим, Егор, и лодку. Через пять минут в больнице будешь, а через пять дней опить дома. Ты только терпи.
Сережин дедушка неопределенно усмехнулся. Преодолевая боль, сказал негромко:
— А все ж странный ты у нас, Назар. Будто мужик, а чуть что, как девица расслабляешься.
Сережа принес одеяло. Укладывая на него Егора, дед Назар отозвался:
— Не расслабляюсь я, сердце у меня такое…
— Сердце, сердце, — незлобно передразнил Егор, перевел дыхание и добавил: — Сердце то иногда в кулаке держать не мешает.
— Мели, Емеля… — не обижаясь и даже как-то обрадованно бросил дед Назар, поразительно легко поднял большого Егора и понес к лодке. Иринка и Сережа шли следом.
— Ты ночуй здесь, Ириша. Утром я приеду. Бабушке скажу, где ты. Поняла?
Иринка кивнула. Когда лодка отошла от берега, она повернулась к Сереже. Сережа стоял, опустив голову, казался совсем маленьким, в глазах его, широко раскрытых, застыла тревога.
«За дедушку беспокоится», — подумала Иринка и тронула его за рукав.
— Пойдем, Сережа. Утка одна осталась, ее съест твой Норд, — попыталась пошутить она.
Но Сережа ответил серьезно:
— Норд никогда ничего не берет сам. Даже если будет голодный.
— Ну все равно, пойдем, — потянула его за рукав Иринка.
— Пойдем.
Они, как и днем, сели на крыльцо. К ним подошел Норд, улегся у их ног. Было тихо, темно, только иногда далекая зарница белесо освещала небо.
Они сидели долго. Иринка рассказывала Сереже о новых раскопках в Керчи, о том, что сейчас под большим многолюдным крымским городом археологи обнаружили еще один город — город древности, который многое расскажет историкам о людях, живших и давние веко, их быте, правах, делах.
Потом они замолчали. Иринка сладко зевнула.
— Ты же спать хочешь, — встрепенулся Сережа. Он поднялся, поднялась и Иринка. Глаза у нее слипались. Двойная прогулка по реке, чистый, напоенный медовыми запахами воздух опьянили Иринку.
— А ты хочешь спать? — уже в постели спросила она Сережу и, вспомнив его глаза, взволнованные дедушкиной бедой, подумала, что, наверно, Сережа спать не сможет. Пытаясь оторвать голову от подушки, Иринка проговорила невнятно:
— Аппендицит совсем не опасен… Ты не волнуйся, Сережа. — И уснула окончательно.