ЛОПЫРЬ СПРАВЛЯЕТ ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ
Время от времени возвращались в колхоз с войны люди. Это были, как и Корницкий, инвалиды. Кто без руки, кто без ноги, либо по многу раз простреленные, как Андрей Калита. Пока что только один вернулся целым и невредимым - бывший бригадир Адам Лабека. От шоссе, где он слез с попутной машины, пять километров до Пышковичей Лабека шел бесконечно долго.
Часто он садился то на придорожный камень, то прямо на землю и, тяжко вздыхая, поглядывал большими темными глазами в сторону Пышковичей. Их почему-то не было видно из-за пригорка ни привычных, дорогих путнику крыш с кирпичными трубами, ни даже тополевых вершин. Когда-то до войны Адам Лабека, не чувствуя усталости, проходил это расстояние до шоссе за каких-нибудь сорок минут. А теперь ноги не слушаются, руки трясутся, по всему телу расходится мучительная истома. Вещевой мешок с краюхой хлеба и одной банкой консервов давит, как каменная гора. На взгорке, откуда как на ладони предстали перед глазами пышковические землянки и редкие скелеты приусадебных деревьев, Адам Лабека снова в изнеможении сел на землю. В глазах у него на мгновение вспыхнуло что-то живое, даже чуть порозовела пергаментная кожа на бритом лице. Но уже в следующую минуту рот его скривился от боли в груди, лоб покрылся капельками пота.
Адам Лабека глухо застонал и повалился на бок, медленно растягивая сначала одну, потом другую ногу. Боль не унималась. Он перевернулся на спину и так почувствовал себя немножко лучше. Тихое синее небо над головой, ласковый теплый ветерок находили отклик в его душе, радовали его.
Он, Адам Лабека, вновь на своей земле! Снова дышит воздухом своей родины, смотрит в синь родного неба. Даже горький запах придорожной полыни казался ему теперь неимоверно родным и дорогим. Он протянул правую руку к большому пучку горькой травы, которая шевелилась от ветра. Провел ласково узловатыми пальцами по холодноватым листьям. Улыбнулся сам себе и закрыл глаза. Адама Лабеку клонило ко сну. Так было всегда после острых приступов боли. Вот он отдохнет немного и тогда, как говорится, сделает последний бросок к родному порогу...
Но отдохнуть ему не пришлось. Послышался стук колес, фырканье коней. Не трогаясь с места, Адам Лабека повернул голову. К нему приближался обоз подвод. Вскоре передняя подвода, поравнявшись с ним, остановилась. С воза соскочил человек в офицерском кителе и с Золотой Звездой Героя.
- Эй, солдат! - крикнул он, став над распростертым на земле Лабеком. - Далеко ли идешь?
Что-то знакомое послышалось в голосе героя. Только вот пустой правый рукав?.. У того, которого он, может, тысячу лет тому назад знал и встречал, были обе руки...
- Иду в Пышковичи, - трудно дыша, ответил Лабека. Собрав силы, он сел.
- На побывку?
- Навечно, товарищ Герой Советского Союза.
- Кто же это рассиживается тут, за каких-нибудь сто шагов до дому? Ты должен лететь, как на крыльях!
- Нету у меня крыльев, товарищ герой. Вытеребили их немцы за два года плена. По перышку, по пушинке.
- Понятно. Садись на воз. Хлопцы, помогите ему.
Хлопцы бросили прутья, которыми погоняли коней, и подхватили Адама Лабеку под руки.
- Ну что вы!.. Я сам! - попробовал было отбиваться Лабека. - Как малого ребенка...
- Ты сам будешь садиться целый год! - засмеялся человек в офицерском кителе. - А хлопцы устроят тебя за пять секунд. Разве неправда? До чьей землянки тебя подвести?
- А вы разве знаете кого-нибудь в Пышковичах?
- Слышал о некоторых.
Только теперь Адам Лабека узнал своего земляка Корницкого. Узнал по шраму под правым глазом.
- Я вас вспомнил, Антон Софронович, - сказал он. - А когда подошли ко мне, тогда не узнал. Голос кажется знакомым, а чтоб сказать наверно, хоть убей, не могу. А вот теперь словно в голове просветлело. Теперь вспомнил.
- А как тебя зовут?
- До войны звали меня Адамом Лабеком...
- А теперь что, ты переменил свою фамилию?
Адам Лабека будто и не слышал этого вопроса.
- Был такой бригадир в колхозе "Партизан". На Всесоюзную выставку в Москву ездил. Там показывали экспонаты из его бригады: лен, картошку, и все, какие у нас живут народы, удивлялись, что может, если захочет, вырастить человек в Пышковичах.
- Подожди, - сухо перебил его Корницкий. - Я это слышал. Только вот не понимаю, почему ты говоришь о себе, как о каком-то покойнике? Неужто ты не Адам Лабека, довоенный бригадир второй пышковической бригады?
- А я и сам хорошо не знаю, Антон Софронович. Одни говорят, что я прежний Адам Лабека, другие, наоборот, утверждают, что от прежнего Адама Лабеки осталась только тень. Кому верить - неизвестно...
У Корницкого сердце защемило от боли. "Эх, браток, и трахнула ж по тебе война! С виду вроде бы и человек, солдат. Новенькая гимнастерка, штаны, еще хорошие кирзовые сапоги. Видать, приоделся в части, которая освобождала лагерь. То-то будет радость жене, детям, как увидят дорогое для них лицо! Пока он не напугает их своей дурацкой панихидой..."
Корницкий перевел свой взгляд с Адама Лабеки на Пышковичи. Отсюда он видел каждую землянку, чуть ли не узнавал отдельных людей. Возле Лопыревой землянки толпился народ. Что там произошло? Может, какое несчастье?
Вон по улице ползет танк с автоприцепом. На прицепе гора бревен. Из толпы, которая собралась возле Лопырева двора, некоторые начали махать руками. Значит, с Лопырем плохого не случилось! На дворе у него видны столы, вокруг столов сидят люди. Немного подальше какая-то суетня, словно танцы. Корницкий внимательно вглядывался, и вдруг лицо его побагровело от гнева. Так и есть! Танцы среди бела дня!
Он не мог усидеть на возу. Соскочил и быстро пошел вперед.
- Чего это тут у вас "тигры" разгуливают? - крикнул ему вдогонку возница. - Кони, товарищ Корницкий, стали пугаться. Может, есть другая какая дорога к вашим дотам?
- Поезжайте за мной, - приказал Корницкий. - Я сейчас скажу, чтоб заглушили мотор.
Танк с автоприцепом шел прямо на Корницкого.. Через раскрытый люк водителя выглядывал Калита. Корницкий показал ему рукой, чтоб съезжал в сторону и глушил мотор. Когда мотор чихнул и заглох, Калита высунулся из люка.
- Что такое, Антон Софронович?
- Там кони. Они пугаются.
- Кони? Достали?
- Двадцать пять.
- Вот так здорово! И все нормальные?
- Посмотришь. Конюшня готова?
- Нет, Антон Софронович! Лопырь уже другой день справляет день своего рождения.
- Осчастливил, пакостник, мир своей особой. Ты вот что, Андрей Степанович. Организуй вместе с Таисией для партизан обед и отдых. Завтра пораньше хлопцы должны выехать в Минск.
- Будет сделано, Антон Софронович.
Напрасно Калита и Голубович предупреждали Лопыря, чтоб он не заводил попойки.
- Я человек, а не батрак у Корницкого, - ответил им Лопырь. - Хочу работаю, хочу гуляю. Плевать мне на все его приказы...
- Смотри, чтоб после не каяться, Ефим, - пригрозил Голубович. Председатель приведет коней, а их ставить некуда.
- Теперь тепло. Постоят на свежем воздухе. А ты не лезь в подпевалы Корницкого. Думаешь, очень он осчастливил твоего Мишку, что взял тогда в свои холуи? Лучше вот приходи ко мне и выпьешь за то, что нет тут эсэсовцев.
- Смолы ты напейся за моего Мишку!.. - выругался Голубович и больше не приставал к Лопырю.
Около Лопыревой землянки теперь гремела музыка. Играли двое седых дедов - Апанас и Карп. Танцевали девчата и хлопцы - подростки. Глаза у Лопыря, который сидел вместе с гостями за столом, были уже достаточно мутные. Душа его, однако, видела все. И что есть еще самогонка в бутылках и жбанах, и что дед Карп очень старательно тереренькает на цимбалах. Лопырь расчувствовался, налил полный стакан самогонки и, пошатываясь, подошел к Карпу. Через плечо протянул к его носу питье.
- Ах, чтоб тебя утки затоптали! - в восторге промолвил старик, осторожно принимая стакан из железной лапищи хозяина. - На многие лета, Ефим Демьянович!
- Пей, пей, Карп!.. При герое навряд ли доведется.