– Кто это, Ханна? – раздался резкий недовольный голос слева. Исабель вздрогнула. Замечтавшись, она и не услышала, как подошел хозяин поместья, а в том, что голос принадлежал Винсенту девушка и не сомневалась. – И какого дьевона она тут делает?
Ханна что-то ответила, а Исабель, сделав глубокий вдох как перед тем, как нырнуть в пруд, выпалила:
– Я пришла извиниться за своего отца и сказать, что он все еще болеет!
И наконец-то осмелилась поднять глаза на виконта.
Почему-то она представляла его брюнетом. Бледным, изможденным юношей с тенями, залегшими под глазами. Юношей с тонкими запястьями и дорогими кольцами на пальцах; печальным и равнодушным. Юношей, похожим на господина, который как-то раз проезжал вместе со своими друзьями через их деревню. Исабель запомнила тогда его взгляд – цепкий, изучающий, неприятный.
И губы – ярко-красные, как будто он наелся вишен и забыл промокнуть рот. Эти губы потом преследовали ее в липких, вязких кошмарах: кусали яблоко, облизывались, причмокивали и при этом висели в абсолютной черноте и темноте, отдельные от остального лица.
Винсент оказался высоким, широкоплечим и загорелым. Волосы у него были светлые, выгоревшие на солнце и перевязанные сзади узкой лентой, чтобы не лезли в глаза. Брови – густые, нахмуренные, взгляд недобрый, а на скулах играли желваки. Когда Исабель была маленькой, примерно так же смотрел на нее отец, когда обнаружил ее макающей сына пекаря головой в бочку.
Одет виконт был в темные штаны, невысокие сапоги и темную рубаху, выпущенную сверху. Винсента можно было бы принять за зажиточного селянина, привыкшего к тяжелой физической работе, но ткань была слишком хорошего качества, обувь выглядела крепкой и дорогой, и простой человек никогда бы не смог держать спину так, будто проглотил палку.
– И долго он собирается болеть? – шагнул виконт вперед с таким лицом, словно хотел задушить Исабель.
Та вздрогнула.
– Я… я не знаю… ему трудно дышать из-за кашля, и он все время лежит, и…
– Видишь ли, – перебил девушку Винсент. – Я привык к тому, чтобы мой камердинер был рядом. Рядом, чтобы выслушать меня. Твой отец и так-то приходит шесть дней в неделю вместо семи.
– Но… – начала было Исабель. Да, это было правдой. Когда умерла мама, Мелех попросил у виконта несколько выходных для похорон. А потом и вовсе выпросил один день в неделю, чтобы проводить его с дочерью. Исабель тогда была маленькой и не задумывалась, нормально ли это, чтобы господин так отпускал слугу. А сейчас, глядя на виконта, девушка подумала, что для отца такая просьба была сродни тому, чтобы подойти и попросить разрешения у медведя поделиться ульем. Даже странно, что медведь и впрямь поделился, а не сожрал. Виконт раздраженно махнул рукой перед ее лицом, словно отгоняя муху.
– Но – что?
– Отец ведь не специально заболел, господин, – смело посмотрела в глаза виконту Исабель. – Он много работает, не только у вас, но и в мастерской. Он совсем не обращал внимание на свое здоровье.
– Неужели я так мало плачу, что Мелеху надо возиться с этой дурацкой глиной? – вздернул брови Винсент.
– Отцу нравится быть гончаром. И он использует все возможности, чтобы я могла поехать в город, – твердо ответила девушка. В глазах виконта промелькнуло что-то вроде слабого интереса.
– И что ты забыла там? Олуха, который соблазнится твоими сомнительными прелестями и введет себя в свой дом?
– Господин, Исабель – невинная, порядочная девушка, – неодобрительно сказала Ханна. – Не стоит говорить ей такие вещи.
Винсент перевел на Ханну тяжелый взгляд.
– При всем уважении, – запнувшись, добавила та.
– Я мечтаю играть на скрипке, – ответила Исабель, ничуть не смутившись. – В городе есть учителя. Но нужно много денег, очень много денег, чтобы брать уроки и жить там. Я бы предпочла, чтобы отец меньше работал и больше следил за своим здоровьем, но его мечта – осуществить мою мечту. Я помогаю ему как могу.
Винсент заложил руки за спину.
– Скрипка? Я могу понять красивый наряд, или богатенький суженый, или удачная торговля, своя лавка в городе, наконец. Но деревенская девчонка и скрипка? Ты хоть знаешь, как она звучит по-настоящему, хорошая скрипка в умелых руках? Или просто услышала бродячих музыкантов на заезжей ярмарке?
– Моя мать была прекрасной скрипачкой, и нет ничего позорного в том, чтобы быть бродячим музыкантом. Позорно – стыдить чью-то работу, – отчеканила Исабель. Иногда ее слова соскакивали с губ быстрее, чем она успевала подумать. Но никто, никто и никогда не имел права говорить гадости про ее семью. Если не хотел оказаться головой в бочке с водой.