Очутившись в ловушке, Ганнибал принял яд. Ему было шестьдесят четыре года.
В истории противостояния Рима и Карфагена настала заключительная фаза.
Глава XXVIII. Последний пожар
В 150 году до н. э. закончился пятидесятилетний срок зависимости Карфагена от Рима, определенный последним мирным договором. У римского Сената появился повод для размышлений. Карфаген экономически процветал, его следовало ослабить, пока Новый Город вновь не поднял голову. А сейчас у Карфагена появится такая возможность. Поэтому Рим принял, что называется, превентивные меры.
Оккупация Масиниссой — римским союзником, который «приглядывал» за Карфагеном все это время, — богатых земель Эмпории (в 193 году до н. э.) вызывала непрекращающийся протест карфагенян. Масинисса давал неправдивые объяснения, которым в Риме охотно «верили». Время от времени из Рима приезжали посольства — разбираться в ситуации. И, естественно, ничего не решали, поскольку весь этот конфликт был Риму необходим: «Разделяй и властвуй».
Уверенный в своей безнаказанности, Масинисса непрерывно расширял владения за счет Карфагена. С 174 по 173 год до н. э. он отобрал у карфагенян около семидесяти селений и небольших городков. Его действия позволяли римскому Сенату регулярно вмешиваться в карфагенские дела.
В 152 году до н. э. в Карфаген прибыла очередная римская делегация: Гамилькар и Карталон, вожди, враждебные Масиниссе, напали на нумидийцев, засевших на спорных территориях.
Марк Порций Катон, возглавлявший посольство, высокопарно объявил, что «договор, заключенный при Сципионе, не нуждается ни в каком разбирательстве, ни в каком исправлении; надо только, чтобы из него ничего не нарушалось». На самом деле в этом договоре изначально была заложена мина замедленного действия — ведь точные границы им установлены так и не были.
После чего посланники осмотрели Карфаген и были шокированы его процветающим видом. Это выглядело как плевок в лицо победителю! Вместо того чтобы влачить жалкое существование и быть на последнем издыхании, Карфаген самым наглым образом увеличил свое население, активно развивал торговлю, граждане его выглядели сытыми и хорошо одетыми — талант финицийцев к бизнесу сделал свое дело.
Плутарх описывает выступление Катона перед Сенатом следующим образом:
«Найдя Карфаген не в плачевном положении и не в бедственных обстоятельствах, как полагали римляне, но изобилующим юношами и крепкими мужами, сказочно богатым, переполненным всевозможным оружием и военным снаряжением и потому твердо полагающимся на свою силу, Катон решил, что теперь не время заниматься делами нумидийцев и Масиниссы и улаживать их, но что, если римляне не захватят город, исстари им враждебный, а теперь озлобленный и невероятно усилившийся, они снова окажутся перед лицом такой же точно опасности, как прежде. Без всякого промедления вернувшись, он стал внушать сенату, что прошлые поражения и беды, по-видимому, не столько убавили карфагенянам силы, сколько безрассудства, сделали их не беспомощнее, но опытнее в военном искусстве, что нападением на нумидийцев они начинают борьбу против римлян и, выжидая удобного случая, под видом исправного выполнения условий мирного договора, готовятся к войне.
Говорят, что, закончив свою речь, Катон умышленно распахнул тогу, и на пол курии посыпались африканские фиги. Сенаторы подивились их размерам и красоте, и тогда Катон сказал, что земля, рождающая эти плоды, лежит в трех днях плавания от Рима. Впрочем, он призывал к насилию и более открыто; высказывая свое суждение по какому бы то ни было вопросу, он всякий раз присовокуплял: „Кажется мне, что Карфаген не должен существовать". Напротив, Публий Сципион Назика, отвечая на запрос или высказываясь по собственному почину, всегда говорил: „Мне кажется, что Карфаген должен существовать". Замечая, по-видимому, что народ становится непомерно заносчив и уже совершает множество просчетов, что, упиваясь своими удачами, исполнившись гордыни, он выходит из повиновения сенату и упорно тянет за собою все государство туда, куда его влекут страсти, — замечая это, Назика хотел, чтобы хоть этот страх перед Карфагеном был уздою, сдерживающей наглость толпы: он полагал, что карфагеняне не настолько сильны, чтобы римляне не смогли с ними совладать, но и не настолько слабы, чтобы относиться к ним с презрением. То же самое тревожило и Катона, но он считал опасной угрозу, нависающую со стороны государства и прежде великого, а теперь еще отрезвленного и наказанного пережитыми бедствиями, меж тем как римский народ буйствует и, опьяненный своим могуществом, делает ошибку за ошибкой; опасным казалось ему приниматься за лечение внутренних недугов, не избавившись сначала полностью от страха перед покушением на римское владычество извне. Такими доводами, говорят, Катон достиг своей цели: третья и последняя Пуническая война была объявлена...»