Я попытался ободрить и успокоить Ивана Петровича, но посудите сами — что я мог ему сказать?!
Разговор наш не клеился. Я расплатился, и мы вышли на улицу.
Молча дошли мы до угла. Иван Петрович остановился и сказал:
— Мне сюда, в переулок.
Мы попрощались. Сливкин задержал мою руку в своей и, заглянув мне в глаза, прибавил:
— Знаете, что я сейчас подумал?.. Надо нам было все-таки обратиться к композиторам! Ведь попробуй разберись в стихии звуков: кого они возвеличивают и прославляют? Может быть, древнегреческого героя, его подвиги и сражения. А может быть, и ответственного административного работника… и его заслуги в области городского благоустройства. Пожалуй, даже такие ехиды, как наш Ратников, не разберутся. Хотя нет, разберутся… с точки зрения реализма… Да-а-а!.. Вот какие у нас дела. Ну-с, счастливо оставаться, пойду устраиваться.
И он пошел вниз по переулку, опустив плечи и громко шаркая тяжелыми калошами. Уже не орел, но еще и не чучело орла, а так… где-то посередине.
1952
КАТАСТРОФА
Когда Матвея Лукича Близнюкова полгода тому назад сняли с поста директора областной конторы «Лесотара» с плохой формулировкой — «как несправившегося», — он не очень огорчился.
Мужчина дородный, представительный, не дурак выпить и закусить, большой любитель субботнего банного ритуала и яростный преферансист, Матвей Лукич по натуре был оптимистом и на жизнь смотрел философски. Благословен, мол, и день забот, благословен и тьмы приход. В глубине души Близнюков был даже доволен, что его убрали из «Лесотары».
— Тоже мне… учреждение!.. Кабинетишко — дрянь, с фанерной перегородкой… Ездишь на каком-то облезлом «Москвиче»… Секретарша и та стара и страшна как смертный грех, никакой ласкающей глаз эстетической представительности!.. Бог с ней, с «Лесотарой». Уйду в другое ведомство — и не вспомню. С глаз долой, из сердца вон!
Прошло некоторое время, и Матвея Лукича вызвали в городской партийный комитет. Пошел он туда пешочком, не торопясь, прикидывая в уме всевозможные должностные комбинации.
«Интересно, что предложат? В Аптекоуправлении, говорят, зашатался Петиков. Может быть, туда?.. Или к Сушкину в замы?.. Ну, это, положим, дудки, в замы не пойду. Категорически!.. А может, в Спортснаб, поскольку там кресло пустует?»
Принимавший Близнюкова работник горкома предложил, однако, совсем другое. И это другое возмутило, поразило и обескуражило Матвея Лукича до такой степени, что в первые минуты он ничего сказать не мог в ответ.
Матвею Лукичу предложено было перейти на рядовую техническую работу! С руководящей он, видите ли, не справляется. Он!.. Как вам это понравится?..
— Вы, кажется, удивлены, Матвей Лукич? — спросил инструктор, когда затянувшаяся пауза стала невыносимой.
Матвей Лукич взял себя в руки и, как человек многоопытный и бывалый, ответил дипломатически:
— Я не удивлен, то есть удивлен, но не в том смысле… Но, конечно, все это… довольно странно!
— Отказываетесь?
— Нет, я, конечно, не отказываюсь и готов… так сказать, куда пошлют. Но, конечно, согласитесь сами… Позвольте подумать, однако!
— Хорошо! — сказал инструктор. — Думайте. Приходите послезавтра — поговорим.
Домой Матвей Лукич шел уже не вразвалку, а бежал тревожной, мелкой рысцой. Он всего ожидал, но только не этого. Ну, сказали бы: «Вам, Матвей Лукич, поучиться надо, отстали вы от жизни», — он бы охотно и вполне самокритично согласился. Даже поехал бы куда-нибудь на учебу. А там… Пошел бы к начальству, сыграл бы на обаянии, на душевной простоте. «Куда уж мне учиться с моим животом!» В общем выкрутился бы! А там с помощью дружков… опять на тихое руководящее местечко!