— Наточка звонила во вторник… успех потрясающий… сам премьер-министр прислал ей огромный букет красных роз. А вчера пришла телеграмма… опять был потрясающий успех… и премьер-министр прислал букет чайных роз… Я написала Наточке, чтобы она все эти розы выставляла на ночь на балкон, а то голова будет болеть от ароматов!.. Что вы такой грустный стали, товарищ инженер Сережа?
— Я!? Нет, ничего, Ариадна Георгиевна!
Старуха хихикнула, как тогда, за дверью и сказала не без игривости:
— Не бойтесь, Наточка — патриотка, она не выйдет замуж за этого премьер-министра. Говорят, она вернется и опять улетит. Теперь в Нидерланды! Нидерланды — это, кажется, родина тюльпанов? Воображаю, как ее там будут засыпать тюльпанами! А потом, говорит, их пошлют в Канаду.
Сережа тяжело вздохнул и сказал бодро:
— Культурный обмен, ничего не поделаешь. Балет идет в первой шеренге, это понятно: язык балета — язык общечеловеческих чувств!
А сам подумал: «Букеты из роз, министры, дипломаты, мировая пресса, успех потрясающий. А я? Кто я? Рядовой инженер!.»
Как бы подслушав его мысли, старуха спросила:
— Вы не изобретатель, товарищ инженер Сережа?
— Нет… пока!
— Вам обязательно надо что-нибудь изобрести… какую-нибудь там гайку… или втулку — я плохо разбираюсь в технике, — о вас тогда тоже будут писать в газетах… как о Наточке.
Сережа уже собирался уходить, как вдруг на маленьком столике в углу зазвонил телефон. Звонок был резкий, продолжительный.
— Междугородный! — ахнула Ариадна Георгиевна. — Это она!
Старуха охватила трубку и закричала:
— Я, я, слушаю!.. Сейчас соединят! — сказала она Сереже, улыбаясь всеми своими морщинками.
Прошло пять томительных минут — словно пять веков. И вот Ариадна Георгиевна снова закричала в трубку:
— Натуся, Наточка, это я!.. Да, да, бабушка!.. Папы и мамы дома нет, они в Доме учителя на докладе, со мной говорить бесполезно, все равно не услышу или перепутаю, здесь сидит товарищ инженер Сережа, которого ты от меня почему-то прятала, говори с ним.
Она сунула в руки Сереже трубку.
— Говорите же! Я не буду вам мешать!
Когда старуха деликатности ради вышла из комнаты, Сережа, кашлянув, сказал:
— Наточка, это действительно я. Здравствуй!
Наточкин голос, далекий, но отчетливый, родной, затрепетал в трубке:
— Сережа, милый, как ты к нам попал?
— Очень беспокоился, что ты не пишешь!
— Вчера послала тебе открытку. Как ты живешь?
— В общем ничего. А ты как?
— Тоже ничего. Не посрамила земли русской. В газетах — целые дифирамбы!.. Сережа, милый, здесь очень дорого стоит телефон, давай говорить о самом главном… Какая погода у вас?
— Хорошая! Дождь идет!
— Милый московский дождь! Передай ему привет. А здесь тепло, сухо. Очень хочется домой, Сережка! Ты меня встретишь?
— Обязательно! Уж как-нибудь вырвусь!
— Принеси мне на аэродром букет!
— У тебя, кажется, их и так хватает!..
— Букет из листьев клена и осины. Помнишь, мы собирали на Ленинских горах? Красные, желтые!.. Я ужасно их люблю. Принесешь, Сережа?
— Обязательно!
— Сережа, мы решили говорить о главном, а я болтаю сама не знаю о чем. У тебя есть что-нибудь важное мне сказать?
— Есть! Наточка, помни, что тебя в Москве… ожидает верное и любящее сердце друга!
— Ох, как торжественно! А нельзя ли проще, конкретнее?
— Проще?.. Ната… Наточка… прилетай скорей… Я тебя люблю невероятно, чудовищно…
— Я — тоже, но это не телефонный разговор, Сережа, милый… Обо всем поговорим в Москве… У меня через час концерт… Я так буду сегодня танцевать, что они тут все со стульев попадают… Сережа, милый, только я ведь все время… в разлетах… Ничего?
— Я к этому готов! Культурный обмен, ничего не поделаешь!..
— А почему ты до сих пор молчал, только вздыхал, как десятиклассник? Хотя не надо, не говори, ты себе не представляешь, как дорого телефон стоит… Сережа, милый, до свидания! Целую тебя, Сережа!.. Обождите, не разъединяйте!..
В тот же день поздно вечером, почти ночью, уже после концерта, прошедшего с триумфальным успехом, Наточка сидела в театре за кулисами, в своей уборной, и принимала знаменитого театрального критика с мировым именем.
Критик, вымытый до сияния, розовощекий, неопределенного возраста — не то сорок, не то все шестьдесят, — в белоснежной сорочке с брильянтовыми запонками и в черном строгом смокинге, говорил по-русски, беспощадно коверкая произношение слов: