— К вам! — сказала Весна. — Вы товарищ Трофимов, да?
— Да, я Трофимов. У вас стихи, наверно?
— Стихи! Мне… можно сесть?
Заведующий литературной консультацией торопливо поднялся и придвинул к посетительнице кресло с бронзовыми львами на ручках. В разъятой пасти правого льва торчал окурок «Казбека», засунутый туда каким-то нервным посетителем. Конфузясь, Антон Трофимов извлек окурок из львиной пасти и, мысленно ругнув тетю Настю за небрежную уборку, сказал:
— Пожалуйста, садитесь! И сначала расскажите о себе. Кто вы? Откуда?
Весна села на кончик кресла и доверчиво подняла на поэта свои бирюзовые очи.
— Меня зовут Смородкина… Аня. Я с Алтая приехала. С целины. Я садоводом работаю.
— Стихи давно пишете?
— Давно! С пятнадцати лет.
— А сейчас вам сколько?
— Сейчас уже восемнадцать. У меня много накопилось стихов, а какие они — хорошие или плохие, — у нас в совхозе не могут определить. Таких специалистов нету. Вот ваши мне и посоветовали: «Бери, говорят, Смородкина, отпуск, катай в Москву, пока зима еще держится и сады сажать рано. Стихи, говорят, — это дело важное, полезное. В Москве посмотрят твои сочинения, скажут, что к чему! А вернешься как раз к весенним посадкам!» Посмотрите, товарищ Трофимов, очень вас прошу. И скажите… — тут Аня Смородкина вдруг перешла на шепот, — что к чему…
Она положила на стол Трофимову толстую общую тетрадь. Бирюзовые озерца потемнели, на скулах выступили розовые пятна.
— Значит, зима еще на Алтае? — спросил заведующий литературной консультацией, инстинктивно не торопясь приступать к такому прозаическому делу, как разбор и анализ стихов.
— Зима! Но весна придет, вы не беспокойтесь! У нас там так: вот зима, зима, снег, метели. А потом сразу как брызнет! И словно праздник какой: все так и засияет кругом!.. У нас хорошо! Степь!..
— О чем у вас стихи, Аня?
— Обо всем. О красивой природе. И о людях, конечно. У нас люди очень замечательные. Тракторист есть Прохоров Вася… Василий то есть, его все знают на Алтае. Он у нас первую борозду провел. Его Степным соколом прозвали. Правда, красиво?
— О нем тоже есть стихи — о Соколе?
— Есть. Он хороший.
Покраснев, она помолчала и прибавила:
— Достойный!
— А недостойные у вас тоже есть?
— Есть. Но на тех карикатуры рисуют. В стенгазете. А которые достойные — про тех стихи!
— Оставьте вашу тетрадку, Аня! — сказал Трофимов, почему-то вздохнув. — Я прочитаю. И приходите… ну, хотя бы послезавтра.
Бирюзовые озерца стали светлыми, умоляющими.
— Прочтите сейчас, товарищ Трофимов! Очень вас прошу! — Тут Аня Смородкина снова перешла на шепот. — И скажите… что к чему!
Заведующий литературной консультацией покорно раскрыл толстую общую тетрадь и стал читать стихи Ани Смородкиной.
Ах, как хотелось ему, чтобы стихи этой девушки с Алтая были настоящими, хорошими стихами, чтобы он мог подняться, протянуть ей руку и сказать: «Да ведь у вас талант, моя дорогая!» Но, увы, стихи были плохие! Даже обилие горячих чувств не искупало их обидной неуклюжести. Предстоял неприятный разговор. Весна заглянула в его прокуренный кабинет с пучком плохо зарифмованных подснежников в руке, а он обязан заморозить этот робкий дар ледяным дыханием своего приговора! Конечно, можно сказать что-нибудь обтекаемое, ни да, ни нет, — но бирюзовые озерца требовали правды, а правда была груба и жестока. Трофимов медленно достал портсигар, вставил в мундштук сигарету «Астра», закурил и… поднялся из-за стола.
— Посидите минуточку, я сейчас! — скакал он и, схватив тетрадь Ани Смородкиной, выскочил в коридор. В сущности это было дезертирством.
В коридоре Трофимов сразу увидел того, кто был ему нужен. Зверь сам набежал на ловца. Зверя звали Федором Ивановичем Топоренко, и он занимал штатную должность редактора издательства «Факел». Товарищи звали его просто «Топор» за резкую прямолинейность суждений и железный характер. Самые неприятные объяснения с самыми нервными и самыми скандальными авторами поручались Топору, и он не без удовольствия рубил с плеча.
Трофимов остановил Топоренко и, смущаясь, кое-как объяснил ему просьбу.
— Ругай меня как хочешь, — закончил поэт свою путаную речь, — но не могу я ей сказать прямо в лицо, что стихи у нее плохие! У нее, брат, такие глаза!.. И вообще не хочется мне ее огорчать! Поди скажи ты. Тебе — ничего, ты это любишь!
— Втюрился? — грубо спросил Топор, почесав небритую, колючую щеку.
— Пошляк! Она мне… почти в дочки годится. Просто она такая… ну, как тебе сказать… как Весна. Или как Аленушка васнецовская. Понимаешь, Топорище?!