— Какие? — хрипло спросил Бенни.
— Явственные, — охотно объяснил Хворостин.
Вошел половой, неся на подносе обильную и разнообразную закуску. Пока он накрывал на стол, оба молчали. Хворостин достал початую бутылку и налил себе и Бенни.
— Явственные, — повторил он. — Человек сдержанный, деловой, энергичный. Вертится в кругах, где все до единого обладают чертами, ему противоположными. Кто же он? Организатор, эмиссар, глава или подосланный провокатор. Чужой вы в этих кругах… Артур?
— Отца моего звали Иоганном, — медленно проговорил Бенни, оглушенный точностью объяснения.
— Артур Иванович, значит, не правда ли? — Хворостин поднял рюмку. — Выпьем за Николая Платоновича, чтобы он был счастлив. Он заслуживает этого. Ну пригубьте хотя бы, я ведь не настаиваю.
— С удовольствием, — сказал Бенни. — Только, признаться честно, я плохо знаю Огарева, хотя больше года бывал у них очень часто. Он замкнут, меланхоличен, весь в себе.
— Да вы еще по молодости больше Искандеру в рот смотрели, не правда ли? — засмеялся Хворостин, собирая лоб складками, отчего и глаза у него поднимались к бровям.
— И это правда, — Бенни широко улыбнулся. Впервые за долгие месяцы он был раскован и весел.
— Это и потому, быть может, — Хворостин накладывал Бепни в тарелку закуски, делая это ловко, с предвкушением удовольствия, — что вы с ним чрезвычайно, до невероятия похожи.
— Мы? — Бенни от удивления опорожнил рюмку.
— Да, конечно, чрезвычайно, — подтвердил Хворостин. — Не говоря уже о душевной чистоте, которая на расстоянии светится в вас обоих, есть еще сильнее общее. Такая… — Он замялся, подбирая слово.
Бенни вспомнил свои ощущения, связанные с Огаревым, и поторопился сказать:
— Не стесняйте себя, не бойтесь обидеть.
— Что вы! — воскликнул Хворостин. — Наоборот! — Он проницательно и быстро взглянул на Бенни. — Да вы совсем не поняли своего подобия! Совсем. Удивительно. И понятно вроде бы. Это черта, которой люди стыдятся. Этакая высокая романтическая слепота, побуждающая человека совершать поступки, легко трактуемые как глупость.
— Понимаю вас, — сказал Бенин.
— В литературе этот тип всего полнее представлен Дон-Кихотом, — очень серьезно и грустно продолжал Хворостин, и две глубокие складки пошли по его лицу от глаз почти вертикально. — Только русские ветряные мельницы — зло реальное и нападающих бьют наотмашь. Да вы, мне кажется, и не ждете добра от своей жизни.
— Иногда жду, — откликнулся Бенни.
— Вот это правильно! — Хворостин опять посветлел. — Я за вашу сохранность пью, — сказал он ласково. — Не за физическую, разумеется. В этом смысле вы обречены. За духовную. — Он чокнулся с пустой рюмкой Бенни, съел кусок лимона и вытащил из кармана трубку.
— Ну, а кто же вы-то будете по литературному прейскуранту? — заинтересованно спросил Бенни. Он впервые видел такого человека и сейчас ощущал к нему острый интерес и безграничное доверие.
Хворостин зажег трубку и не торопясь вкусно затянулся.
— Мы это с Николаем Платоновичем обсуждали, — сказал он, выдыхая медвяной дым. — Но тогда еще ответа не было, хоть идея и приходила мне в голову. А вот теперь господин Гончаров ее воплотил. Думаю, что я Обломов.
— Ну, не скажите, — Бенни хотел было горячо запротестовать, но замолчал, вдруг осознав, что Обломов — это не обязательно диван и полусонная неподвижность.
— Право, это мало интересно, — сказал Хворостин. — Поговорим лучше о вас, если позволите. Что вы поделываете сейчас?
— Да вот пожары тушил, — скупо улыбнулся Бенни.
— Ну как же, это я все читал. — Хворостин перестал курить и вертел трубку, не сводя глаз с Бенни. — А с поджигателями все та же неизвестность?
— Пока сознались двое — сумасшедший учитель, который поджег свое училище…
Хворостин закивал головой усиленно.
— …и лавочник ради страховой премии. А все остальные, больше трех десятков задержанных, ни в чем не повинны.