– У нас на сегодня три рейса‚ – громко сказал шофер‚ и родственники отступили перед запланированной неотвратимостью..."
Так уж оно случилось в прежней моей жизни‚ что мне много пришлось бывать на кладбищах. И не столько из интереса‚ – хотя интерес тоже присутствовал‚ – сколько по печальной необходимости. Были у меня когда-то родственники‚ старые и одинокие‚ двоюродные или троюродные‚ и когда они умирали‚ приходил наш отец‚ приходили мы с братом‚ и брали на себя заботы о погребении. Являлись на похороны и дряхлые‚ немощные люди‚ которые не могли‚ конечно‚ помочь‚ но только посуетиться‚ поплакать‚ повздыхать‚ припомнить подробности из жизни ушедшего. И за гробом они шли малой группой‚ всё убывавшей от года к году‚ и у могилы теснились один к другому‚ и медленно брели обратно‚ прощаясь у выхода‚ чтобы встретиться в очередной раз‚ на очередном погребении.
Так я узнал когда-то разные московские кладбища‚ но лучше всего‚ конечно‚ но чаще всего еврейское кладбище в Востряково: дальняя когда-то даль‚ а теперь всего ничего на автобусе‚ от ближайшей станции метро. Востряковское еврейское кладбище, где по правую сторону от входа тесно сгрудились могилы‚ и камень налезает на камень‚ ограда на ограду‚ где шестиконечные знаки на надгробиях и буквы ивритские‚ которые наловчились выбивать ушлые мужички‚ где рабочие‚ глиной заляпанные‚ с оттопыренным карманом спецовки‚ куда суют магарыч‚ и памятники побогаче‚ памятники победнее‚ плиты растрескавшиеся‚ в землю ушедшие‚ и старик в широченных штанах‚ читающий поминальную молитву: кто позабыт‚ кого помнят и оплакивают‚ а кого – чтобы навестить – тысячи километров перелететь по воздуху‚ из страны в страну. Сколько раз там бывал‚ сколько раз ездил: кажется‚ пройду и теперь с завязанными глазами‚ из конца в конец.
Мой отец хоронил родственников. Хоронил знакомых. Даже одиноких стариков‚ что заходили порой в синагогу и приживались там до последнего часа‚ – тоже он хоронил. Это было его дело: сначала хоронить‚ а затем следить за могилами. Не то затеряются‚ и не найдешь‚ а на их месте захоронят других‚ и чужие люди будут поминать чужих‚ если‚ конечно‚ будут.
Когда отца не стало‚ этим занялся мой брат: подошла его очередь. Кому-то и оставаться в живых‚ чтобы хоронить и приглядывать за могилами.
Брата моего нет на свете‚ я теперь далеко‚ и что будет с могилами – неизвестно.
– Мама‚ – говорю. – Здравствуй‚ мама. Через расстояния – здравствуй.
Лбом в камень. У Стены Плача. Стены мольбы‚ молитвы и отклика.
Голоса вокруг. Шарканье подошв. Лишние слова и ненужные мысли. Жизнь булькает во мне‚ булькает жизнь возле меня: что мы замечаем на свете? А ничего мы не замечаем. Внешнее за ближним: вот наш удел.
– Мама. Давно не говорил с тобой‚ мама. Никак не могу открыться‚ распахнуться‚ отдать себя и услышать тебя‚ а закрытому и начинать не стоит: одна шелуха-жвачка.
А она молчит. Молчит и молчит. Будто кольцо вертит на пальце и взглядывает на меня оттуда: так и мы будем посматривать на тех‚ кого оставляем после себя? Как живут‚ что делают‚ какой путь выбрали. И если у нас не сладилось‚ у них сладится? И если ты прожил несчастливо‚ они будут счастливее? И если мы испытали радость‚ испытают ли они втройне?
Благодарственное.
У Стены.
Лицом в камень.
Бомбы падали‚ да не на нас. Родителей уводили‚ да не моих. Жидом обзывали‚ да не меня.
С трамвая падал – не под колеса. Током било – не до смерти. Похоронку присылали – не по делу. Голодом изнуряло‚ дистрофией‚ нарывами на костях‚ – отъелся потом и оклемался.
В гетто загнали родственников моих‚ скинули‚ должно быть‚ в общую яму‚ поверху завалили липучей глиной: случаем обошло‚ удачей‚ местом рождения и проживания.