Лифт урчит за стеной. Лифт-старикан‚ который живет сам по себе. Хочет – едет. Не хочет – стоит. Покажешься – повезет. Заупрямится – высадит. Дверью запахнется: стоит‚ думает‚ вспоминает своё. Редко-наредко – по весне – разыграется ни с чего‚ вроде‚ да и пойдет кататься вверх-вниз. И поскрипывает‚ как повизгивает. И подрагивает‚ как подпрыгивает. Будто детьми переполнен.
К старости мы все сумасшедшие.
Попадись в игривую минуту‚ до утра не отпустит‚ укатает до одури.
Особенно старушек.
Были когда-то зеркала‚ деревянные панели благородных сортов‚ был плюшевый диванчик: сгинуло‚ кончилось‚ заменено пластмассой – кабинка туалетная.
Лифт бурчит за стеной.
Шкафы сутулятся от старости.
Шкафы-кариатиды‚ подпирающие потолок. Хранилища нищей престижности.
Телефон звякает спросонья‚ телефон-призрак‚ переполненный голосами‚ старомодный и нескладный‚ который давно сняли со стены.
Цифры в памяти‚ как шурупы в стене.
Следы от шурупов.
Проступают через побелку старые записи‚ карандашом по штукатурке: телефоны и имена‚ записанные второпях‚ имена и телефоны‚ к которым нету возврата.
Я поднимаю трубку. Я набираю номер. Телефон-чудо‚ по которому звонят хоть на край света. Телефон-проклятие‚ по которому не дозвониться. К3–43–73 – номер моего детства.
Снимите трубку. Наберите номер. Непременно наберите. И я‚ может‚ откликнусь...
Кто-то немощно ковыряется в замке‚ воротившись из прошлого: ключом не попасть‚ двери не отворить‚ ноги на входе не вытереть‚ чтобы войти и начать жизнь заново.
Надежда ушла вместе с тараканами.
Окна оклеены на зиму облигациями.
Плачет младенец в дальнем углу. Жалким заморышем карточной системы.
Полотер скользит по стеночке‚ легкий‚ пугливый на окрик полотер‚ что от всякого скрипа-шороха сливается с натертым паркетом.
Слепенькая старушка несет из кухни кастрюльку с молочным киселем: утеху беззубой старости. Рука дрожит – пенка на киселе дрожит – тень расползается рябью по белёной стене.
Женщина бежит к телефону‚ легконогая‚ торопливая‚ прижимает трубкой седенькую прядку:
– Алло! Алло!..
А оттуда голосом разбитым‚ как несклеенными осколками:
– Ой‚ это куда я попала?..
Тень женщины – тень голоса – тень жизни.
Мама моя.
Востроносая девочка в перекошенном платье шлепает босиком на кухню‚ лезет с ногами на табуретку‚ оглядывает и обнюхивает пустые соседские кастрюли.
В жирной воде плавает встрепанная мочалка.
Ритка-баритка‚ здоровая нога.
Тихий‚ послушный мальчик проходит по стеночке в ванную‚ сыплет порох на подоконник‚ поджигает спичкой‚ задумчиво растворяется в едком дыму.
Копоть садится на мокрые‚ вывешенные для просушки простыни‚ делает их серыми‚ поношенными на вид.
Тазы на стенах с корытами. Черные проплешины на дне ванны. Разбухшая от сырости рама. Вид из окна на дальние бульвары. Прохлада в любую жару.
По-моему‚ это я‚ тот мальчик‚ и скандала теперь не миновать.
Кто-то шевелится в туалете.
Долгие вздохи. Слабые шуршания. Рваные газеты на кривом гвозде.
По театрам и концертным залам. Фельетон. Спорт. Из зала суда.
Высокий‚ сутулый старик в мятых пижамных штанах по горло выходит из глубин квартиры‚ дергает с робостью дверь туалета‚ покорно становится в очередь.
Последний в стране коммивояжер. Предлагает краски инвалидной артели‚ которые никто не хочет покупать.
Краски линяют – жизнь линяет – память линяет: может‚ это был другой старик?..
Тоже будет читать‚ когда займет туалет.
На полях и стройках страны.
Эхо вздохов – эхо событий – эхо спускаемой воды в унитазе.
Деревенская толстуха – синяя косынка в горохах – бежит по коридору с кошелкой в руке‚ пузом стукается о стенки. Кому что‚ а на ней дом. Не свой‚ правда‚ да уж давно не чужой. Дети на ней. Обеды. Комнату прибрать.
Няня моя.
Няня Куня.
Кролик проскакивает в ногах: игрушка-забава‚ пушистое умиление‚ шелковая шкурка.
Кролика съели‚ наигравшись.
Кошка проходит‚ опоенная валерьянкой. Сытая и наглая‚ как мясник в гастрономе.
Черепаха. Хомяки-тушканчики. Мышки-альбиносы.
Дамочка субтильная в букольках‚ в розовом пеньюарчике-размахайчике‚ с горничной по пятам‚ чирикая по-французски‚ пролетает коридором в облаке духов-пудры-помады: эт-то еще что за штучка?!
С других‚ видно‚ с докоммунальных времен.
У квартиры своя память. Да еще у лифта.
Катал лифт дамочку на верхние этажи‚ усаживал на плюшевый диванчик‚ отражал в восхищенных зеркалах‚ касался надушенной спинки деревянными панелями благородных сортов‚ посвистывал лихачом.