Смерч опустил сразу несколько воронок, стал рвать и разбрасывать во все стороны холодные мертвые клубки конденсированного водяного пара. Часть из них он тут же пожирал, тяжелея и на ходу проливаясь дождем.
Вскоре это бессмысленное занятие ему надоело.
Смерч подобрал воронки, постоял несколько минут на месте, раздумывая, куда бы ему отправиться, и... отдался воле случайных ветров. Пусть несут куда хотят. Ему теперь все равно.
К утру погода опять испортилась. Небо затянуло тучами, стал срываться мелкий дождик.
Мария надела куртку, вышла в сад.
Большие белые цветы, напоминающие лилии, завяли.
Мария приметила возле гаража грабли, принялась сгребать цветы в кучу.
"Как после пышных похорон..."
Подумала без улыбки, потому что в душе уже жалела, что так повела себя со Смерчем. Рафаэль - другое дело. С ним чем хуже обращаешься, тем лучше он становится. А этот... Он же не человек. И потом... Он прилетел к ней такой восторженный, с какими-то заморскими цветами, а она отхлестала его словами, прогнала... Подумаешь - дерево сломал... Впрочем, никуда он не денется, как и этот глупый Рафаэль...
Мария вздохнула, вернулась в дом.
Делать было нечего. Она обошла все три комнаты, скользя придирчивым взглядом по старой мебели и пыльным выцветшим коврам. Будь этот дом ее, за пару недель его можно было бы преобразить. Все это старье выбросить. Вместо побелки - светлые обои, которые сразу бы согрели комнаты и придали бы им уют. Купить хорошую мягкую мебель. А в прихожую - большой ковер золотисто-охровых тонов...
Мария снова вздохнула и отправилась на кухню.
Несколько дней назад, надумав сварить на зиму варенье, она купила на рынке полведра айвы - зеленой и очень твердой. Теперь она отлежалась, стала мягче. Погоды нет - самое время заняться вареньем.
Она поточила нож и, мурлыча старую мелодию Джо Дассена, стала очищать плоды от кожицы. Затем вырезала сердцевины, нарезала айву дольками, положила их в кастрюлю и залила кипятком, чтобы проварить.
Кожицу, оставшуюся после чистки, сварила отдельно - для сиропа.
Делала все по памяти, полагаясь на интуицию, которая никогда ее не подводила.
Попробовала приготовленный сироп - вкусно! - залила им дольки и пошла переодеваться. Пусть теперь стоит до вечера. А потом варить эту айву не переварить, в несколько приемов, пока дольки не станут прозрачными и медовыми.
"Поеду обедать в ресторан, - подумала Мария, примеряясь, что же ей надеть. - Раз меня все бросили, надо пользоваться свободой".
Он разом отверг все надежды и решил больше к ним не возвращаться. В самом деле: что общего может быть у огня и воды, у ветра и неподвижного камня! Встречаясь, они несут друг другу только смерть и разрушение.
Ему было как никогда плохо.
Казалось, все страсти раз и навсегда раздавлены обстоятельствами и подавлены умом. Он доказал себе неизбежность утраты, уяснил, что стихия и человек только живут рядом, а по сути своей далеки друг от друга, как звезды. И все же боль и тоска не уходили, гнездились в каждом уголке набухшего дождем и электричеством тела.
Смерч был как никогда силен и одновременно чувствовал, что находится на грани гибели. Говоря земными понятиями, он надорвался.
То, что носил Марию в своих объятиях, - только в радость. А вот церковь таскать на себе не стоило (несколько дней назад Мария обмолвилась, что ей нравится обряд венчания, и он, дурачок, той же ночью попытался притащить на косу небольшую деревянную церквушку. Поднять поднял, а унести не смог силенок не хватило...). И уж тем более нельзя было спасать падающий самолет... Отец знал это. Он недаром предупреждал: "Бойся вещества. Оно нас убивает".
Уже дважды Смерч испытал жуткое ощущение провала о движении. Не том, внешнем, которое носило его вдоль побережья, а том, что составляло основу его жизни - спиральном и неизбывном, которое то тихим воздуховоротом кружилось внутри облака, то, по желанию, вырывалось могучими воронками торнадо. Из рассказов отца Смерч знал: в таких случаях надо немедленно лететь куда-нибудь в Южную Америку, поближе к Андам, где сочетание мощных муссонов, которые несут с океана на сушу влажный и теплый воздух, жаркого солнца и дыхания ледников может вылечить, добавить силы.
Он знал все это, как, впрочем, и то, что отцу Анды не помогли, и все равно третий день летал вдоль побережья и никак не мог распрощаться с этим захудалым уголком суши.
Его оскорбили, отвергли, унизили, а он... Да! Од чувствует себя виноватым! Марии еще труднее, чем ему. Неспроста она с таким отчаянием выкрикнула фразу: "Чем, чем я заплачу хозяйке?!" Ему для жизни нужны ветер и солнце. Для счастья - достаточно улыбки Марии. А людям? Ох, и много же им нужно только для Того, чтобы не умереть. Еда и вода, кров над головой, одежда, тысяча других вещей. Все это покупается за деньги. Их, в свою очередь, надо зарабатывать. Убогий и тоскливый замкнутый круг, в котором и заключена жизнь человека.
"Я улечу, - подумал Смерч. - Но у Марии из-за меня будут неприятности. У людей все покупается за деньги. Значит, надо достать для нее денег".
Он перебрал несколько вариантов: ворваться через окно в какой-нибудь банк и вымести оттуда все ассигнации, напасть на какого-нибудь богача? Нет, не то. Разумная стихия не должна и не может причинять вред человеку. Да и выглядит все это чисто по-людски: ворваться, напасть, ограбить.
И тут Смерч вспомнил историю, свидетелем которой он случайно оказался то ли в конце шестнадцатого, то ли в самом начале семнадцатого века у северо-восточного побережья Флориды.
Несколько лет подряд он наблюдал тогда забавы ради за промыслом флибустьеров и, конечно же, не мог не обратить внимания на крохотный островок Амелия.
В то время там хозяйничал знаменитый пират Эдвард Тич, известный больше по кличке Черная борода.
Как-то его бриг в очередной раз бросил якорь в бухте Фернандина. Смерч завис над ним, притворившись тихим мирным облаком, смотрел, как веселятся на палубе пираты. Больше всех в тот день пили и гуляли братья Вильям и Давид - коренастые, необыкновенно волосатые насмешники, которые могли пройтись соленым словцом даже в адрес капитана.